Его отец бы все понял и гордился бы сыном, но его отец умер, когда Абу учился на последнем курсе, бомба, брошенная с русского самолета, разнесла их большой дом на тысячи маленьких кусочков, погибли все, кого Абу знал и уважал, а может, и любил, – значение этого слова всегда было для него тайной – мать, вторая жена отца и ее дочь, сестра Абу, но больше всего он горевал об отце. И с того дня он понял, что выбрал правильный путь, более того, нельзя больше медлить, война шла давно, но в тот день мир объявил войну ему лично.

Его прямо-таки европейская сдержанность надежно скрывала его нутро, когда университет выражал ему соболезнования, он с уважением и благодарностью принимал их, и никому бы и в голову не пришло, что он видит их настоящие лица, их скрытые улыбки, их злорадство и торжество. Они думали, что смогут скрыть это от Абу? Нет, его глаза, как и его сердце, ничуть не замутнила та пыль чужих культур и обычаев, о которой говорил его отец, а он был поистине мудрым человеком, так что Абу видел все и с каждой секундой укреплялся во мнении, что отныне его тропа – тропа войны.

И только его новые друзья разделяли его боль и понимали его чувства, и он был счастлив, что хотя бы там, с ними, может не притворяться и быть собой без этих фальшивых улыбок и заученных чужих привычек.

Сразу после окончания учебы он уехал, чтобы вернуться в Европу уже совсем другим человеком и воевать, за правильность мира, за порядок, за то, во что он верил, за себя и погибшего отца, в конце концов. Он провел в горах Афганистана и Кавказа много часов и много месяцев, потом были другие базы и другие страны, там он оставил свое прежнее имя, данное ему отцом, чтобы сражаться, делать то, для чего рожден мужчина.

У его друзей оказалось много еще более интересных друзей, так что Абу нашел себя, переезжая с места на место и проводя небольшие операции, он только учился быть воином, но учился с жадностью и страстью, каких никогда не показывал в университете. Его радовало то, что таких, как он, было много, гораздо больше, чем он раньше мог предполагать, их было много и все они были одержимы одним – навести наконец порядок, показать этим распустившимся западным людям, что нельзя не уважать тех, кто живет праведной жизнью и чтит законы предков. Нельзя вот так просто вмешиваться в чужую жизнь, диктовать свои порядки, убивать простых людей, живущих правильной жизнью и никого не трогающих, нельзя оскорблять чужие верования, нельзя разрушать их культуру, приучать их женщин к распутству, а мужчин к праздности, нельзя отбирать у них то, что они копили веками. В те годы никто не узнал бы в бородатом, загорелом и одетом в военные одежды мужчине того опрятного студента с деликатными манерами и правильной речью, в те годы он был собой, его нутро не нуждалось в маскировке, его глаза сверкали жаждой крови, и движения были резкими и опасными, как у настоящего хищника.