По вечерам он подрабатывал в магазине, разгружая ящики с продуктами, иногда ему даже кое-что перепадало, в этой работе было его спасение: во-первых, это приносило хоть какой-то доход, во-вторых, оттягивало неизбежное возвращение домой к вечно раздраженному отцу. Никто в школе или на работе не обращал внимание на синяки на лице и руках мальчика, беднота она и есть беднота, это их стиль жизни – драки, пьянки, ругань и грязь.

Тогда он уже не молился, не видел смысла, он уже не был ребенком и знал, что нельзя тратить, если твои траты не окупаются. Бог оказался еще одним обманом, только теперь для взрослых. Как выяснилось, их тоже не уважают ничуть не меньше, чем детей. Повзрослев, Томаш увидел церковь такой, какой она и была – еще одним инструментом для выкачивания денег их дураков, ведь только дурак может отдавать, не получая никаких гарантий и ничего взамен. Все они живут в материальном мире, и нет в нем ничего более ценного и ничего более настоящего, чем материальные ценности. Теперь у него оставалась только злость.

Когда что-то долго копишь, обычно знаешь, для чего, а еще знаешь, что можешь потратить накопленное на что пожелаешь. Томаш долго копил свою злость, точно даже не зная, на что копит, но знал, что придет день, и он сможет потратить свои накопления. И этот день пришел. Закончив школу, в день выпускного, когда все тратили деньги на развлечения, он потратил свой солидный запас злости на возвращение долгов.

Первым должником в его списке значился отец. Он остановился только тогда, когда был уверен, что убил его – начав тратить, он уже не мог унять свою злость. Так и не смыв кровь, он выбежал из дома в поисках новых способов потратить то, что он накопил за все безрадостные годы своей недолгой жизни. Он почти ничего не помнил о той ночи, кроме того, что кричали его одноклассницы, а на руках была кровь, не его кровь. И еще он помнил, что хотел умереть, но никто не мог убить его или хотя бы вырубить.

Утром он проснулся в камере, совершенно уверенный, что вчера убил не меньше трех человек, ну уж папашу точно прикончил. Пока Томаш прикидывал, сколько ему дадут и где он будет отбывать все эти десятилетия, за ним пришли. Выходя из участка, он точно знал две вещи: первое – никого он вчера не убил, плохо это или хорошо, он еще не понял; второе – его злость никуда не делась, как будто он и не тратил ее всю прошлую ночь. А придя домой, он обнаружил третье – отец, совсем не похожий на человека из-за побоев и бинтов, собрал его вещи и, наставив на него древнее ружье, сообщил, что он больше здесь не живет. Злость снова закипела в нем, но теперь он не хотел умирать, он хотел тратить ее, ему это понравилось, хоть одно удовольствие во всей этой дерьмовой жизни. С улыбкой он забрал вещи, пугая отца и радуясь этому еще больше, ведь он видел страх на его разбитом лице, в его заплывших от ударов Томаша глазах. С не меньшей радостью он ушел из ненавистного дома, в котором за все годы не видел ничего хорошего, он ушел в новую жизнь с аттестатом и провожающим его избитым отцом.