Глава двадцать первая. Абдикация в придорожном ресторане

Глава двадцать первая. Абдикация в придорожном ресторане

1

От съемочной группы, с которой мы должны были заниматься документальным фильмом, уже давненько не было ни слуху ни духу. Даже Марко-голландец не слал больше писем с идеями и размышлениями. У меня зародилось подозрение, что эта странная тишина — признак отказа в субсидии. Хотя вряд ли они утаили бы от меня такое известие.

По воле случая на следующей неделе я как раз собирался лететь в Нидерланды, на премьеру пьесы по моему роману La Superba в исполнении труппы «Тонелгруп Маастрихт». Обычно Марко-голландец, по всей видимости зорко следивший за мной в интернете с помощью соцсетей и афиш культурных событий и пугающе хорошо осведомленный обо всех моих передвижениях, возникал на горизонте быстрее моей родной матери, чтобы застолбить за собой часть времени, которое мне предстояло провести на нидерландской земле, однако на этот раз программа моего визита манила лакунами, а Марко что-то никак не спешил их заполнить.

Я был в недоумении. Поспешу признать: если бы он попросил о встрече, я стал бы выкаблучиваться, старательно придумывать обстоятельства, препятствующие встрече или даже делающие ее невозможной, но дело было не в том. По правилам нашей игры, я в конце концов со вздохом уступал его мольбам. Если же он не давал мне возможности отказать ему разок-другой, я чувствовал себя отверженным. И от этого начинал нервничать.

Клио такие вещи понимала. Достаточно было вскользь заметить, что меня удивляет его молчание, как она тут же входила в роль и виртуозно, с изощренной иронией притворялась, что глубоко обеспокоена моей угасающей важностью, меркнущей славой и скрывающим меня от людских глаз, подобно туману, вакуумом анонимности. Она-то любит меня по-прежнему, но честность требует признать: ее родные вряд ли поймут и точно не смирятся с тем, что она связалась со второстепенным поэтом, чьи лучшие годы далеко позади. Друзья наши разбегутся, и мы, нищие и покинутые, но счастливые, будем в лохмотьях коротать дни где-нибудь на задворках мира. А милостыней нам послужат наши губы.

К слову, хорошо, что она не знала обо всем этом раньше, ведь, конечно, ни в коем случае не стала бы позировать обнаженной для стихотворения, если бы уже тогда понимала, что моя карьера, как подстреленная в полете куропатка, вскоре устремится вниз. То стихотворение я, между прочим, так и не сочинил, но беспокоиться об этом теперь не стоит: она уж точно не позволит надломленному перу всеми забытого, выдохшегося бездаря описывать ее тело. Теперь, когда моя публичная роль сыграна, а слава размылась, словно акварель под дождем, мне, пожалуй, не остается ничего другого, как найти работу. Как мне такая мысль? Само собой, я могу рассчитывать на полную поддержку Клио. Может, с моим-то многолетним барным опытом, пусть приобретенным и по другую сторону стойки, я смог бы работать в баре — все же лучше, чем ничего.