– За именинницу, – сказал он и выпил, никого не дожидаясь.

– Присоединяюсь, – машинально произнес отец Мануил. Потом, занюхав принятое все той же ржаной горбушкой, спросил:

– Какую там еще именинницу?.. Вы все-таки думайте, что говорите?..

– Виноват, – сказал Пасечник. – Больше не повторится.

– А теперь свечи зажигайте.

Свечи зажгли, а из своего портфеля отец Мануил достал «Служебник» и положил его перед собой.

– Как покойницу-то звать?

– Настей кличут, – сказал кто-то из присутствующих.

– Стало быть, отпевается раба Божия Анастасия, – уточнил отец Мануил.

– Вот именно, – приоткрыл глаз до того дремавший дядя Миша. Сказав же это, он сладко зевнул и, снова опустив голову на стол, захрапел.

– Чисто Ирод, – сказала хозяйка. – Ну что ты будешь с ним делать!

– Мы можем его отнести, – предложил отец Фалафель.

– Сиди уж, – сказала хозяйка, подходя к спящему. – Тебя самого скоро надо будет нести.

Потом она взяла мужа, легко забросила его на плечо и унесла из комнаты. Видно было, что она это делает не в первый раз.

– Учитесь, салаги, – сказал Пасечник.

– Тишина, – сказал отец Мануил и для большей убедительности постучал по гробу. – А теперь собрались и подтянулись. Начинай, Фалафель.

Он встал и поднял руку, словно приготовившийся к исполнению дирижер.

И странное дело! Стоило только прозвучать первым словам чина погребения, как что-то неуловимо изменилось в избе, так, словно неожиданно, разгоняя сумрак, загорелось еще несколько лампочек, которые позволяли увидеть теперь все происходящее совсем в ином свете, чем прежде.

– Благослови, владыко! – неожиданно громко и отчетливо произнес отец Фалафель, а отец Мануил продолжил так же громко и отчетливо:

– Благословен Бог наш, всегда ныне, и присно, и во веки веков!