– Аминь, – сказала хозяйка.

И все то время, пока отец Мануил и отец Фалафель произносили эти древние и вечно новые слова, казалось, что призрачный, нереальный свет становится, по мере прочтения погребального чина, все нереальней, призрачней, таинственней. Так, словно все вокруг было только удачной иллюзией, готовой исчезнуть в любую минуту, тогда как подлинным оставался только этот волшебный, мерцающий и зовущий свет.

«Какая разлука, о братия!» – говорил, между тем, отец Мануил, и дым от его кадильницы стелился над гробом и поднимался к потолку.

«Какое сетование, какой плач в настоящий час!» – подхватывал отец Фалафель.

И ангелы небесные плакали и пели высоко в небе свои печальные песни.

«Придите же, целуйте бывшую с нами: ибо она могиле предается, камнем покрывается, во тьму вселяется, с мертвыми погребается. Теперь мы разлучаемся. Да упокоит ее Господь».

И камень этот становился все тяжелее, а воздух разреженней.

«Восплачьте обо мне, братья и друзья, родные и знакомые: вчерашний день беседовал с вами и внезапно нашел на меня страшный час смерти. Придите все любящие меня и целуйте меня последним целованием».

И не было дороги назад, и не было ничего: ни прошлого, ни будущего, ни настоящего, а была только эта разверзшаяся могила, вместившая в себя всю Вселенную, весь мир.

«Ныне разрушается житейское лукавое торжество суеты: ибо дух покинул свою скинию, глина почернела, сосуд разбился, безгласен, бесчувствен, мертв, недвижим. Его предавая гробу, Господу помолимся дать ей навеки упокоение».

И когда читали 90 псалом, то отец Фалафель вдруг заплакал, залился слезами и зарыдал. И сквозь рыдания, сквозь слезы и плач он просил прощения у Богородицы и Христа, говоря, что не желает очутиться вдруг в могиле без покаяния и причастия, а так, как и подобает верному христианину. И так он рыдал почти до самого конца отпевания, когда стал биться головой об ножку стола и говорить, что ему бесконечно жалко всех живущих, независимо от их пола, возраста и вероисповедания.

«Приидите, последнее целование дадим, братия, умершей Анастасии, благодаря Бога, ибо она покинула родных своих и к могиле спешит, уже не заботясь о суетном и о многострадальной плоти. Где нынче родственники и друзья? Теперь мы разлучаемся. Да упокоит ее Господь…»

2

Где-то через полтора часа отца Фалафеля и Пасечника можно было видеть идущими по шоссе в сторону Дедовцев. Сумка Пасечника была пуста, зато в белом полиэтиленовом мешке в руках отца Фалафеля трепыхалась живая курица – гонорар за отпевание, от которого отказался отец Мануил, всучив его отцу Фалафелю.