– Как договаривались, мужики, без обид, – сказал, проснувшись, дядя Миша. – Вы нам отпевание, а мы вам курицу-несушку. Все по-честному.

Потом они приняли на посошок, помогли собраться отцу Мануилу, погрузили гроб на подъехавший автобус и ушли. И вот теперь они брели по шоссе, поднимая пыль и голосуя редким проезжающим мимо машинам, которые и не думали останавливаться.

– Как же мы без гостинчика-то? – сокрушался Пасечник и сам себе отвечал: – Нехорошо.

– Мы им сами гостинчики, – говорил отец Фалафель, борясь с суетливой курицей, которая все никак не могла успокоиться.

– Ты ее придуши, – посоветовал Пасечник.

– Курицу? – укоризненно сказал Фалафель, – Да к твоему сведению, она тоже свои права имеет. А ты как думал?.. Ее Господь сотворил, так же, как и тебя, и меня. А ты говоришь – «придуши».

– Она нас изведет, – сказал Пасечник. – Не хочешь придушить – отпусти ее к чертовой матери! Пусть летит, куда хочет.

– А вот это по-нашему, – и отец Фалафель запустил руку в полиэтиленовый пакет. – Почему-то я сам не догадался. – Цып-цып-цып-цып, – сказал он, доставая из пакета обезумевшую курицу. – Мы тебя отпускаем, поняла? Будешь свободна, как ветер!

– Очень ей надо, – проворчал Пасечник.

– Не слушай этого циника, – сказал Фалафель.

С этими словами он отпустил курицу, которая, квохча и хлопая крыльями, быстро отбежала в сторону, но затем повернулась и пошла прямо к отцу Фалафелю.

– Смотри-ка, как она тебя любит, – удивился Пасечник. – Даже не хочет расставаться…

Потом он понизил голос и сказал: – Боюсь, есть только один способ избавиться от влюбленной курицы… Ну?.. Готов?.. По счету: раз, два, три!..

И они побежали.

84. Отец Илларион. Сомнительные речи. Немного о монахах

84. Отец Илларион. Сомнительные речи. Немного о монахах

И еще говорил отец Илларион о монашествующих, но его слова не были никем услышаны, потому что рядом с ним не было тогда никого, кто бы мог их понять, а поняв – оценить. Говорил же Илларион вещи, которые вряд ли кому-нибудь из монастырских насельников могли бы понравиться, – например: о вечной гордости монахов, которые втайне считают, что жизнь в монастыре похожа на беспроигрышный билет в Царство Небесное, – или о благодати, которую среднестатистический монах считал почти своей собственностью и которая, как известно, всегда находится где-то поблизости, стоит только монаху позвать ее в искренней молитве, которую прежде других приносят ангелы к Божьему Престолу.

– Чем согревается монах в своей холодной келье, когда ветер стучит в его окно и ночь все тянется и тянется, не желая проходить?.. – спрашивал Илларион, встав на скамейку и обращаясь к давно уже не стриженным кустам акации. – Он согревается мыслью о том, что все его монастырские подвиги, какие бы они ни были, на самом деле не напрасны, не случайны, но наполнены глубоким смыслом, который всегда поддерживает его в минуты отчаянья и обещает в конце пути награду, лучше которой не может быть ничего… Одна беда, – продолжал Илларион, понижая голос, словно не желая, чтобы кто-то услышал то, о чем он собирался сказать, – одна беда, братья мои, что, согреваясь этой мыслью, монах не сразу замечает, что Господь требует и ждет от него вовсе не поражающих воображение подвигов, не мудрости и даже не святости и праведности, а всего лишь его сердца, обращенного к Богу, который когда-то Сам положил начало испытаниям, проверяя монаха своим уходом из этого мира и лишая его последней надежды. «Бог ушел», – говорят одни. «Бог умер», – говорят другие. «Бог далеко», – говорят третьи, и, что бы они ни говорили, нам следует склониться перед их правотой, потому что Бог и в самом деле давно ушел из этого мира, оставив нас один на один с молчащим безмолвием, от которого не было спасения, но которое, тем не менее, следовало преодолеть всеми правдами и неправдами, пусть даже под угрозой лишиться небесного утешения и поддержки.