– Да что ты видел-то, – наместник с отвращением рассматривал Цветкова. – Это волхование какое-то получается… Знаешь, что в Писании про волхователей сказано?.. Вот то-то.

– А может, и не волхование, – сказал Цветков, чье упрямство было хорошо известно и наместнику, и братии. – Может, это в самом деле, а не просто так.

– Поговори у меня, – машинально проворчал отец наместник, но никаких санкций против услышанного не применил, а даже напротив, отправил вечером куда-то келейника, а сам, закрыв окна и двери, встал перед иконами и запел про «отвяжись» и «привяжись», а потом опять про «привяжись» и «отвяжись».

И пение это отнюдь не напоминала ангельское.

А потом случилось то праздничное богослужение, на которое прибыл и владыка Евсевий со всеми, кто его сопровождал, и епархиальный хор, которому давно следовало бы надрать задницу, потому что уж больно высоко задирал этот хор нос, будучи всемерно обласкан владыкой, который ничего так сильно не любил, как церковное пение.

Впрочем, наша история не об этом.

Она о том, что, стоя на праздничном богослужении во время пения какого-то кондака, отец Иов, – который до того стоял, паря мыслями о хорошей жизни где-то высоко-высоко, – вдруг до того воспарил, что открыл рот и начал тихонько напевать заветные слова, стараясь попасть в напевный ритм праздничного кондака.

"О-о-о… Отвяжись, плохая жизнь… Привяжися жизнь хоро-о-о-шая…", – шептал он, чувствуя, что хорошая жизнь оказалась уже совсем близкой или даже, может, она уже наступила, так что оставалось совсем немного до того чаемого часа, когда обнимутся враги, и лань, ничего не боясь, ляжет рядом со львом.

И снова, но на этот раз уже громче, запел отец Иов так, что соседи его, стоящие рядом, переглянулись и тоже затянули негромкое «отвяжись-привяжись», а потом и весь монастырский хор, временным регентом которого был все тот же Цветков, как-то нерешительно немного помедлил, а затем грянул про «отвяжись» и «привяжись»», а потом снова про «отвяжись» и снова про «привяжись», так что ничего не подозревающий приехавший с владыкой Евсеевым хор вдруг сбился, смешался и умолк, не выдержав соперничества с этим неизвестно откуда взявшимся «отвяжисем» и «привяжисем», которые все еще гремели под высокими сводами старого храма.

Слава Богу, нашелся в хоре владыки приличный регент, который быстро оценил обстановку и умело выправил положение, так что большинство местных и приезжих вообще ничего не разобрали, и среди них – владыка Евсевий, который, к счастию, был слегка глуховат.

– А что это ты пел такое со своими? – спросил архиерей, подозрительно глядя на отца Нектария после службы. – Ну-ка, ну-ка, иди сюда, рассказывай.