— Да тебя, дебила, жаль! Вот думаю, может, попросить у папы денег на доспехи для тебя! А то, сдается мне, до выпускного ты не дотянешь!

— Пожалел волк кобылу… Я по твоей милости отхватил тогда от Козлова. Забыла?

Клинкина скрипнула зубами, но глаз не отвела.

— Да ты, блин, рыцарь в сияющих доспехах! Всё бабы тебе покоя не дают!

— Ну да. Ты меня тогда тоже саданула спиной о стену. Ничего. Как видишь, жив.

Тимке не хотелось говорить с Кариной от слова совсем. Он что-то чувствовал, что-то ощущал, и это что-то его пугало. Будь его воля, он бы вообще не контактировал с девушкой.

— Дурак, — выдохнула она, а потом вдруг шагнула к нему и стала помогать с пуговицами. — Это ведь она так тебя, да?

Тимка молчал.

— А можешь и дальше молчать. Я видела вас. Вчера. На стадионе. Ты целовал ее.

— Тебя это не касается, — только и сказал Тим.

Клинкина пожала плечами, но губы кривила какая-то странная усмешка.

— Конечно, не касается.

— Тогда…, — но Тимка смолк, боясь озвучить вопрос. Он знал, чувствовал, что может услышать не то, что хочет.

— А ты разве не знал, что я еще та извращенка? — усмехнулась девушка, а серо-зеленые глаза вдруг показались зелеными, как крыжовник, что рос на даче. Колючий настолько, что голыми руками не взять. Зеленый, отталкивающий, но, если всё же сорвешь да распробуешь, поймешь, насколько он сладкий-пресладкий. У Тимки, даже в голове зашумело, он поймал тонкие запястья. — Ты мне нравишься, Уваров. Вот такое у меня извращение.

Тим выпустил девичьи руки и сделал шаг назад. Карина усмехнулась:

— Да не бойся, жрать я тебя не стану. Но пигалице этой…

— Тебя это не касается! — вдруг прогремело отчужденно, и Карина уставилась на Тимку, а у того голубое небо заволакивалось грозовыми тучами, и девушка промолчала. А потом вдруг усмехнулась, глаза так и сверкнули.

— Ты ее любишь, — просто констатировала она, — любишь эту пигалицу.

— И это тоже тебя не касается, — прозвучало холодно в ответ.