Я почувствовала, как любопытные пальцы приостановились при этой мысли. Перевернуть. Заморозить изображение лица Серела и воспроизвести ощущение его прощального поцелуя на моей щеке.
Я почувствовала вопрос прежде, чем он оформился в слова.
— Ты видишь, но не понимаешь? — прошептала я.
{Я понимаю, что значит хотеть.}
Не хотеть. Любить.
{Любить — значит хотеть.} Шепот погрузил меня во тьму. {Я очень сильно любила Максантариуса.}
Кровать прогнулась подо мной, отправляя меня в падение, по спирали.
{Возможно, я тоже смогу полюбить тебя. Какую историю мы бы написали вместе}.
Темнота и пламя поглотили меня.
***
Мечта. Воспоминание.
Пламя пожирало меня, лизало кожу, наполняя ноздри гнилостным запахом горящей плоти.
Кожа пузырилась, когда горела, и эти пузыри лопались и вытекали под грубым захватом рук или более жестоким укусом клинка. Это, как я узнал, было универсальной истиной. Это касалось и орденоносцев, и солдат гвардии, и повстанцев-ривенаев, и мужчин, женщин и детей, которые ни к кому из них не относились.
Так было и с Нурой, которая — даже после того, что она сделала — была первым телом, к которому я подползл на пепелище Сарлазая. Я был уверен, что она должна быть мертва. Когда я передал ее лекарям, я испытал огромное облегчение, услышав ее тоненький, мучительный скулеж, когда листы ее кожи прилипли к зубастой ткани моей куртки.
Облегчение. Вознесение, что за гребаное слово.
Я смотрел, как мои пальцы разрывают слои ткани, как нити перетираются между ногтями…
— Макс, я подумала, что ты захочешь увидеть…
И я вернулся. Вернулся сюда, в свою спальню на западных берегах, лежа на животе на своей кровати. Смотрю на красное покрывало и растворяюсь в нем.
Я моргнул и подняла глаза, чтобы увидеть Киру, стоящую в дверях и улыбающуюся мне с необычной нерешительностью. Она держала в руках одну из своих стеклянных коробок.
— Смотри. Я вырастила эту. Только сегодня вылезла из шелка. — она подняла коробку, чтобы показать мне маленькую красную бабочку, беспокойно порхающую на вершине своего корпуса. Я едва взглянул на нее.