— Ах, батюшки, чай-то, наверное, убежал, — поспешила она на кухню. Выходя оттуда, сказала:

— Попей чайку и ложись на диван. Больше угощать нечем.

— Больше ничего и не нужно, — кивнул я.

Когда я уже лежал на диване и сомкнул глаза, из другой комнаты услышал:

— А карточки у тебя есть?

— Будут, — сказал я.

41

41

Рано утром я пошел на трамвайную остановку, чтобы доехать до райкома партии. Трамвай опять долго не появлялся. Собравшиеся на остановке люди роптали на городские власти, обещавшие наладить работу транспорта. Одни настойчиво ждали, другие, постояв, уходили.

Я решил подождать, несмотря на то что нависшие над головой тяжелые тучи медленно сеяли мокрые хлопья снега, плотно ложившегося на шапки, платки и плечи, на почерневшую мартовскую мостовую.

Дольше всех, видимо, ждал высокий мужчина в шинели с поднятым воротником. На нем было больше всего снега. Лицо его я не видел, но в чуть сгорбившейся фигуре угадывалось что-то знакомое. И еще этот этюдник — самодельный ящик, который тоже запомнился мне со школьных лет. «Женька? Лазарев?» — дошло до меня.

Глядя на него, я впервые по-настоящему ощутил, как изменили нас всех эти грозные годы.

— Художник, ты? — не удержался я по-школьному. Его все так звали в школе. Он отлично рисовал и был признанным школьным художником.

— Как видишь, — без особого восторга ответил Лазарев, Бледные губы повело в виноватой улыбке. Из-под надвинутой до бровей шапки виднелись седые виски. Он протянул мне мокрую, холодную руку.

От того Женьки, с которым я сидел за одной партой, остались только знакомые черты внешности. Его глаза были где-то глубоко, и мне не удавалось отыскать в них то, что осталось у меня в памяти. Непривычной для меня была и длинная армейская шинель. На плечах вместо погон лежал снег, хотя на воротнике остались еще неспоротые петлицы с медицинскими эмблемами.

— Что же ты стоишь? Замерз? Пошли, — предложил я ему.

Лазарев достал из кармана шинели пачку «Беломора» и закурил.

— Понимаешь… — протянул он неопределенно, — мне надо за город.

А мне хотелось с ним поговорить: расспросить о прожитых годах, о его медицинских эмблемах, о наших общих знакомых, о ближайших намерениях.