Свирепая тирания Андроника отвратила в конце концов от него сердца тех, кто раньше его приветствовал, и заставила позабыть даже его заслуги, которых, по утверждению Никиты Хониата, у императора было немало: «Кратко сказать, если бы Андроник несколько сдерживал свою жестокость и не тотчас прибегал бы к раскаленному железу и мечу, если бы не осквернял постоянно свою царскую одежду каплями крови и не был неумолим в казнях (чем он заразился у народов, среди которых долгое время жил во время скитальчества), он был бы не последний между царями из рода Комнинов» [59, т. I, с. 445]. Не желая давать однозначную оценку столь противоречивому человеку и государю, Хониат написал про Андроника, что тот, «будучи отчасти зверем, украшен был и лицом человеческим» [там же].

Падение Андроника I подготовила внешняя агрессия. Осенью 1185 г. норманны под началом графа Танкреда, племянника сицилийского короля Вильгельма II, взяли Фессалонику, несмотря на ожесточенное сопротивление ее гарнизона. Рассказы о действиях захватчиков будоражили столичных граждан. Мало того, что западные варвары перерезали в Фессалонике множество греков, они оскверняли и их православные святыни. Дикари, у которых «один и тот же сосуд служил и урыльником, и кувшином для вина» [59, т. I, с. 388], мочились на иконы древних фессалоникийских храмов и горланили пьяные песни в их алтарях. Андроник не почувствовал перемены настроения в Константинополе и, отдав распоряжение готовить войска к походу, удалился из столицы развлекаться. 12 сентября в результате почти стихийного переворота власть в Константинополе захватил Исаак II Ангел. Андроник со свойственной ему решительностью прорвался во дворец, надеясь организовать сопротивление, но восставший народ перебил немногочисленную варяжскую стражу василевса — его единственную опору в бушующем городе — и тот скрылся, переодевшись русским купцом. Сев на корабль в сопровождении Агнессы (верный себе, он прихватил еще и любимую наложницу-флейтистку), Андроник I отплыл в Малую Азию. Буря задержала парусник, и посланная вдогонку Ангелом эскадра боевых кораблей захватила беглеца. Комнину отрубили кисть руки, выкололи глаз и бросили в темницу на несколько дней без воды и пищи. Затем голым его посадили на облезлого верблюда и под свист и проклятия толпы повезли по улицам к ипподрому. Каждому желающему не возбранялось ударить Андроника. Особенно в этом усердствовали мужья и родители растленных им женщин. Аристократ Никита Хониат с неодобрением вспоминал это шельмование плебсом человека, два года носившего императорские кампагии: «Жалкое то было зрелище, исторгавшее ручьи слез из кротких глаз. Но глупые и наглые жители Константинополя, особенно колбасники и кожевники, и все те, кто проводит целый день в мастерских, кое-как живя починкой сапог и с трудом добывая хлеб иголкою, сбежались на это зрелище, как слетаются весной мухи на молоко или сало, нисколько не подумав о том, что это человек, который недавно был царем и украшался царской диадемою, что его все прославляли как спасителя, приветствовали благожеланиями и поклонами, и что они дали страшную клятву на верность и преданность ему. С бессмысленным гневом и в безотчетном увлечении они злодейски напали на Андроника, и не было зла, которого они не сделали ему [как, впрочем, не было зла, которого не причинял своим подданным Андроник в своей необузданной жестокости. — С.Д.]; одни били его по голове палками, другие пачкали его ноздри калом, третьи, намочив губку скотскими и человеческими извержениями, выжимали ему их на лицо. Его и его родителей поносили срамными словами… Его кололи рожнами и бросали камни. Какая-то развратница вылила ему в лицо горшок с горячей водой…» [59, т. I, с. 440]. На ипподроме Комнина подвесили за ноги к перекладине и принялись избивать еще яростнее. Какие-то латинские наемники кололи его в пах кинжалами и пробовали на теле императора свое искусство наносить удар мечом. Андроник оказался удивительно стоек и, не теряя сознания, повторял: «Господи, помилуй! Зачем же вы ломаете сломанный тростник!» Наконец он забился в агонии, и, когда в предсмертной конвульсии император поднес к лицу свою изуродованную палачом руку, на которой открылась рана, кто-то закричал: «Смотрите, он и перед смертью хочет напиться крови!»