– А что это? – спросил он, решив всё узнать от неё самой, и тронул обруч.

Хотя на том обруче было изображение герба аббатства, притом довольно выпуклое, у ювелира не было желания рассматривать его.

– Господин мой, я дочь крепостного раба, а потому всякий, кто женился бы на мне, даже горожанин Парижа, – тоже станет рабом. Всё равно он будет принадлежать аббатству душой и телом. Если бы человек тот сочетался со мною, не женясь, то и тут дети считались бы за аббатством. Вот почему я оставлена всеми, брошена, как скотина в поле. Но особенно мне обидно, что по желанию приора аббатства и в тот час, когда ему заблагорассудится, меня сведут с таким же крепостным человеком, как и я. И будь я даже не столь безобразна, как сейчас, и полюби меня кто-нибудь всей душой, всё равно, увидев на мне вот этот обруч, он убежит прочь, как от чёрной чумы.

И, сказав так, девушка потянула за верёвку свою корову.

– Сколько вам лет? – спросил ювелир.

– Не знаю, господин мой, но у нашего владельца, монсеньора приора, есть запись.

Столь жестокая доля растрогала нашего мастера, тоже немало вкусившего от горького хлеба нищеты. Он шёл рядышком с девицей, и так дошли они в глубоком молчании до ручья. Ювелир любовался прекрасным челом девушки, её крепкими покрасневшими руками, величавой осанкой, смотрел на её запылённые ноги, будто изваянные для статуи Девы Марии. Тонкие, нежные её черты восхищали его, ему казалось, что перед ним живой портрет святой Женевьевы, покровительницы Парижа и крестьянских девушек. Заметьте себе, что наш девственник, чистый сердцем и помыслами, угадывал прелести белоснежной груди, которые девица прятала с очаровательной стыдливостью под грубым платком, и они возбуждали его жажду, как в жаркий день соблазняет школьника наливное яблочко.

И то сказать, всё, что доступно было его взорам, свидетельствовало, что девица эта – чистое сокровище, как и всё впрочем, чем владеют монахи. И чем строже был запрет касаться сего цветка, тем сильнее Ансо томился любовью, и сердце его стучало так сильно, что он слышал его биение.

– У вас отличная корова, – промолвил он.

– Не угодно ли молочка? – ответила крестьянка. – Нынче май жаркий выдался, а до города далеко.

И впрямь небо было синее, без единого облачка и дышало жаром, как плавильная печь. Всё кругом сверкало молодостью – листва, воздух, девушки, юноши. Всё пылало, зеленело, благоухало. Простодушное приглашение, сделанное без всякого расчёта, ибо никаким золотом не оплатить несказанное очарование доброго слова и скромного взгляда, обращённого на него девицей, растрогало мастера, он пожелал видеть эту рабу королевой и весь Париж у ног её.