Служанка согласилась, что в сих словах много правды, ибо женщины суть твари дрянные, и она сама знает таковых, каковым лучше бы быть под землёй, чем на ней. Тут пилигримы заметили, как служанка сия хороша, и, убоявшись нарушить свой обет, пошли спать. Девица же поспешила к своей хозяйке, дабы доложить, что у них на постоялом дворе остановились не иначе как еретики, и пересказала ей всё, что пилигримы говорили о женщинах.
– Эх, да какая мне разница, что у постояльцев на уме! – отвечала ей хозяйка. – Главное, чтобы у них в карманах ветер не гулял.
Тут служанка поведала ей об их драгоценностях.
– А вот это уже касается всех женщин! – взволновалась хозяйка. – Пойдём-ка вразумим их. Я беру на себя господ, а тебе поручаю парижанина.
Хозяйка, бывшая самой бесстыжей распутницей во всём герцогстве Миланском, заявилась в комнату, где спали сеньор де Лавогрёнан и алеманский барон. Она похвалила их за обеты, сказав, что женщинам от этих обетов ни холодно, ни жарко, однако же, дабы не нарушать клятвы, неплохо было бы испытать, сумеют ли они устоять против самых сладких из искушений. Для сей проверки она попросила дозволения лечь между ними, ибо ей страсть как любопытно узнать, неужели её никто не взнуздает, чего не случалось с нею ни в одной постели, коли она оказывалась там с мужчиной.
На следующее утро за завтраком у служанки на пальце обнаружился перстень, у хозяйки же на шее блестела цепь, а в ушах – жемчужные серьги. Три пилигрима пробыли в названном городе около месяца, порастратили все свои денежки и признались, что проклинали женщин только потому, что не пробовали миланских красоток.
По возвращении в Алеманию барон глубокомысленно заметил, что грешен лишь тем, что не выезжал из своего замка. Парижанин вернулся домой с огромным запасом воспоминаний и нашёл жену свою с Надеждой. Бургундский сеньор застал супругу свою столь опечаленной, что едва дух не испустил, утешая жену вопреки её протестам.
Сие доказывает, что на постоялых дворах надлежит помалкивать и язык держать за зубами.
Наивность
Наивность
Клянусь крепким пурпуровым гребнем моего петуха и подбитой алым атласом чёрной туфелькой моей милой! Клянусь ветвистыми украшениями, произрастающими на лбу досточтимых рогоносцев, и священной добродетелью их жён! Прекраснейшее творение человека – отнюдь не поэмы, не великолепные картины, не звучная музыка, не замки, не статуи, как бы ни были искусно они изваяны, не парусные или вёсельные галеры. Нет, наипрекраснейшие творения человека – это дети. Приглядитесь к детям, не достигшим ещё десятилетнего возраста, ибо позже становятся они взрослыми мужчинами или жёнами и, набравшись ума-разума, половины того не стоят, что стоили в годы блаженного младенчества своего, – сколь хороши даже самые плохие из них! Посмотрите, как бесхитростно тешатся они всем, что попадётся им под руку, – старым башмаком, особливо если он дырявый, или какой-нибудь домашней утварью, отшвыривают прочь то, что им не по душе пришлось, с воплями требуя то, что им вдруг полюбилось, рыскают по всему дому в поисках сластей, грызя и уничтожая все припасы, вечно хохочут и показывают зубки свои, лишь только те прорежутся, – и вы согласитесь со мною, что дети воистину прелестны. Да и может ли быть иначе – ведь они плоды и цветы: плоды любви и цветы жизни!