— Боюсь представить, что бы ты вытворяла.

— Скорее всего меня бы просто вырубило. Как-то раз, давно, в летнем лагере один из старших парней провез вино. Все веселились. Я по ошибке хлебнула, вроде немного, но оказалась в отключке на восемь часов. Вот и весь эффект.

— Да ты бунтарка, — ухмыльнулся Север.

— А то, — рассмеялась я. — Никогда не пей на голодный желудок. А лучше вообще не пей! Не знаю, что именно они в этом находят, по мне так лучше мороженое. Ну ладно, — я встала, все-таки прихватив экзаменационные билеты. — Спасибо за все. Ключи не возьму. Счастливо оставаться. И приятного вечера.

Боже, что я несу.

Под удивленный взгляд Северова, я попятилась и захлопнула перед собой дверь. До комнаты же неслась так, словно за мной собаки гнались. Все крутила и крутила в голове произошедшее.

На следующий день, когда я вернулась с пар, Леси не было, зато... был конверт.

А рядом стояла пластиковая коробочка мороженого.

Север оперся на стол бедром, поймал перекинутое ему яблоко и откусил кусок, принявшись жевать.

Ночь. Пустая библиотека. И только его черно-белый силуэт на фоне книжных стеллажей. Прямо-таки картина маслом.

Если вы спросите, зачем ему понадобилось идти сюда посреди ночи, чтобы найти какую-то книгу, которая нужна ему прямо сейчас и почему нельзя подождать до утра, ответа не получите. Ровно как и на то, откуда у него ключи. Как он говорит: «Здесь у меня неограниченный доступ к знаниям».

Не удержавшись, я достала из кармана телефон и сфотографировала.

— Мечтаешь о моей фотографии на заставке? Могла бы просто попросить.

— Нет, — равнодушно ответила я. — Компромат никогда лишним не будет. Вот выкинешь что-нибудь, покажу декану, как ты посягаешь на имущество академии. Еще и в комендантский час.

Север перестал жевать, его самодовольная улыбка померкла. Зато моя расцвела на лице словно цветок, которые после палящего дневного солнца наконец хорошенько полили.

— В Карточной Долине нет комендантского часа, — сказал он.

— Теперь ты тоже ее так называешь?

Я вскинула брови. Потому что это название придумала я и считала, что никто кроме нас троих — меня, Леси и Пашки, его не знает.