– Ну и дочка! Замуж выскочила, так родительский дом враз опостылел. Видно, об одном только думаешь… Как это так, прийти домой и ночевать не остаться!? Отца, брата не дождаться…
Мама ничего не говорила. Обидится, молчит. Но ни упреки, ни мамин осуждающий взгляд – ничего не могло удержать меня вдали от тебя.
Я дарила тебя любовью и богаче становилась. В твоем доме меня все любили. Знаешь, как это приятно, когда чувствуешь ласковую заботу и свекрови, и твоего отца, и маленьких братцев. А уж как твоя бедная мама тревожилась, когда я затяжелела! Так и вьется, так и хлопочет. Хочу за водой сходить – она ведро отнимает: “Без тебя принесут!», соберусь хлеб печь – она за енлик. Наверное, за те десять лун набегала она больше, чем я за всю жизнь. А однажды принесла новенькое, только что выстеганное одеяло:
– Возьми, невестушка! Пусть дитя моего сына согревает бабкин подарок…
А в другой раз, вернулась я от соседки, глядь – в нашей комнате резная колыбелька стоит. Свекор ее, оказывается, тайком мастерил. Такая нарядная. Сколько же ему трудиться пришлось, чтобы вырезать ее из тутового дерева да так украсить? Как мечтала я, что будем сидеть вдвоем возле этой колыбели, любоваться нашим первенцем! Не сбылось…
Война. Боюсь я этого слова. Холодная скользкая змея. Проползла между нами и разлучила. Конечно, люди сильней, люди все превозмогают. И лишения, и беды. И война не вечная – кончится! Снова по утрам аромат свежего хлеба небеса согревает, а вот сердце мое отогреть не может. Только ночами приходишь ко мне… Пишу, пишу, а слать-то некому. Но все равно пишу, только бы воскресить в душе твой облик.
Знаешь, я тебя всегда ревновала. И сейчас ревную. Ведь годы с тобой ничего сделать не смогли. Ты все такой же: лицо открытое, прямой взгляд… Не осуждай меня, не могу заставить себя поверить, что человек, который лежит сейчас со мной, – это ты. Да, имя твое, фамилия твоя, а не ты. Не веришь? Смотри, вот дремлет он, а сейчас как закричит: Ба-та-ре-я!..» – вскочит, глядя по сторонам невидящими глазами, у меня сердце оборвется. А он зайдется в кашле, бухает, бухает – всего его разрывает. Встану, поставлю чайник. Ведь он, пока не глотнет горячего чайку, не успокоится…
Не возвращается, наверное, никто с войны. Мне кажется, что ты до сих пор воюешь где-то. А я пишу тебе…
ИНАЯ ЖИЗНЬ
ИНАЯ ЖИЗНЬ
Теперь Сульгун уже два года была студенткой студии при театре оперы и балета. Ее сокурсники, зная ее как воспитанную, серьезную девушку, очень уважали ее. Были и такие ребята, которые при встрече с ней краснели. Но ее творческая деятельность все никак не налаживалась. Исполняемые ею роли всегда оценивались педагогами средне. Она считала, что ее работа не налаживается потому, что ее внешность не соответствовала выражению “красива та, глядя на которую раскроешь рот».