Автобус, окутанный снежной пылью, быстро скрылся за перевалом, и я остался на дороге совершенно один. Дул сильный ветер, поле курилось метельным дымом, наступали быстрые зимние сумерки, и от всего этого было немного жутковато. Село еле виднелось вдали темным расплывчатым пятном.
Чтобы сократить время, я решил идти напрямки, да и пожалел потом. Сначала, правда, было все хорошо: твердый, как асфальт, снег и ветер в спину делали путь мой легким и вселяли хорошее настроение. Но где-то с полпути наст то и дело стал проваливаться, я утопал по самые колени и все чаще и чаще оглядывался назад: не вернуться ли мне к трассе и не пойти ли нормальной дорогой? Однако наседавшие сумерки и почти ураганный ветер гнали вперед.
Изрядно измучившись, я наконец выбрался на твердое. Наезженная дорога показалась мне милее дома родного. Потанцевав на ней заледеневшими ботинками, я сбил с себя снег, отряхнулся, огляделся. Слева, совсем рядом, светились желтыми квадратиками четыре длинных коровника. Двери у них были плотно закрыты, но чувствовалось, что там шла жизнь. И я живо представил ее: теплый дух, тяжкие вздохи коров, кислый запах силоса, и тугие звонкие струи бьют в оцинкованные подойники…
Нет, пожалуй, этих звуков там не услышишь — у них ведь машинное доение — карусель. Одна из первых в области. Коровы здесь сами идут на дойку. Женщины в белых халатах подмывают им вымя, надевают присоски, включают аппарат, и молоко бежит по стеклянным трубам в молокосборник. Об этом я читал в газете. «Зайти посмотреть? Нет, в другой раз, — решил я. — Сейчас поздно». И направился в село.
Вскоре меня догнала лошадь, впряженная в низкие сани. Правила лошадью женщина. За спиной у нее стоял бидон с молоком. Уже обогнав меня, женщина вдруг натянула вожжи, остановила лошадь.
— Садитесь, подвезу.
Обрадовавшись, я заторопился к саням, сел на солому, которую она подгребла к моей стороне, и мы поехали. Женщина искоса поглядывала на меня, изучая, хотела и не решалась заговорить. Я помог ей:
— Молоко везете?
— Да… В школу, ребятишкам на завтрак. С вечера завозим. А вы к нам? Из области?
— Из Москвы. К Калугину, к председателю вашему. Она пристально посмотрела на меня:
— Значит, правда, что нашего Дмитрия Михайловича от нас забирают? Слух прошел…
— Не знаю.
— Говорят. Народ беспокоится: жалко отдавать такого человека. Он ведь у нас уже лет двадцать работает. Мальчишкой, почитай, пришел. Тут жену похоронил, детей вырастил — сын в армии, офицер, дочь взрослая. Уже выучка большая. Сколько он тут перенес всего за эти годы, но своего добился: колхоз поднял, орденом его наградили, а теперь, говорят, его забрать хотят от нас в область. Не слыхали?