– Новое Средневековье – чем оно характеризуется, о чем это?

– Новое Средневековье – это некая метафора, которая означает развилку, изначально двусмысленную, что человечество может прорваться в Средневековье в романтическом понимании, то есть открыть новые горизонты, получить новое Откровение, достичь неких высших, более полных религиозных смыслов, создать некое центрирование органичной жизни вокруг этих смыслов, воплотить те высокие грезы, которые питали романтики.

И оно может оказаться, говорит Бердяев, чем-то противоположным – тем, что описывали эти страшилки просветителей: то есть породить мракобесие, варварство, войны, невежество, обскурантизм, ужасные первобытные инстинкты, абсолютную непросветленность каких-то демонических начал в человеке! То есть, повторяю, это именно как тот камень на развилке, только там не три надписи у витязя на распутье, а два варианта. То есть Новое Средневековье, говоря по-кьеркегоровски, «или – или»! Или туда, или сюда. Но как раньше уже не будет! Модерн закончился. Или прорвемся в Средневековье романтическое, или утонем в Средневековье просветительском.

– Это касается всего человечества?

– Да-да. Но, вообще надо иметь в виду, что Бердяев не размышлял много о философии истории Китая, Латинской Америки или Африки. Он, конечно, был прежде всего европоцентристом. Для него человечество это почти исключительно Европа и Россия. К тому же он не дожил до глобализации.

– А то, в чем мы сейчас живем, в чем обречены жить, это, похоже, больше «Средневековье просветительское?».

– Ну, это уже, как говорил Христос Понтию Пилату в известных неприятных условиях: «Вы сказали». Я описал позицию Бердяева.

– Я правильно понял, что философию истории Бердяева можно изобразить на условной схеме, то есть происходит некое падение, потом какая-то попытка выбраться производится, и человечество немного поднимается, а потом опять начинает проваливаться?

– Я уже рассказывал о творчестве как о некой сердцевине философии Бердяева. Он вообще говорит о творчестве как о творческой природе всего человечества, не только исторического процесса. История в данном случае – это большой частный пример. То есть он говорит о жизни отдельной личности: все, что в ней происходит – это некие усилия, некие взлеты, некие прорывы, выходы к трансцедентному и так далее, потом – провалы, неудачи, объективация, как он говорит, «мир обыденности», обезличивание, отчуждение, как угодно это можно назвать. В том числе это можно отнести к его философии истории. Она – частный случай его философии творчества.