– Ну, соответственно, про вечный ад. Наверное, потому что я больше воспринимаю религию как навязанный учебник: делай так, не делай так. В духе понимания религии Дюркгеймом как исключительно принудительного социального регулятора. Соответственно, для меня удивительно такое заявление, что вечного ада не существует, что является сдерживающим фактором для грешников, которые не должны грешить, потому что их пугают вечным адом. Соответственно, если пропадает идея вечного ада, тогда, грубо говоря, делай что хочешь, и тебя простят.
– С точки зрения Бердяева, это как раз очень неправильно: апеллировать к добру в человеке при помощи запугивания. Кошмар злого добра!
– То есть человек должен стать самим собой и одновременно преодолеть сам себя?
– То есть человек должен стать самим собой и одновременно преодолеть сам себя?
– Да.
– А если акт творчества – это всегда неудача через объективацию, то выходит, если я наблюдаю за творчеством со стороны, то я никогда не могу понять его извне, пропустить через себя?
– А если акт творчества – это всегда неудача через объективацию, то выходит, если я наблюдаю за творчеством со стороны, то я никогда не могу понять его извне, пропустить через себя?
– Нет, это как-то возможно по Бердяеву. Потому что, как я уже сказал, в самом творческом акте человек выходит за свои пределы к другим людям. И это сложно, да! Но у Бердяева есть учение об экзистенциальной коммуникации. То есть возможно какое-то понимание сущностное между людьми, хотя это и трудно.
– То есть нужно к этому стремиться или все равно в массе своей люди не разделят этого и не поймут?
– То есть нужно к этому стремиться или все равно в массе своей люди не разделят этого и не поймут?
– Нет, но тут есть некая драма, есть некоторая неизбежная опасность, всегда вот этого вырождения: объективирования, отчуждения. Но это не значит, что вообще никакой сущностный диалог или сущностное взаимопонимание, по Бердяеву, невозможно. Это только означает – опять же мы уходим в историософию, – что в рамках истории невозможен хеппи-энд. И поэтому необходима эсхатология, которая у Бердяева занимает место, фактически, историософии. То есть понять историческое можно только через сверхисторическое. Понять то, что происходит здесь, можно только через что-то трансцендентное. И в самом историческом процессе, и в самой этой реальности нет какого-то окончательного избавления, искупления. Это так, Бердяев делает такой вывод.
– А «сверхисторическое» – что имеется в виду: это про «ад или не ад»?