– Вы очень точно уловили этот момент. Именно это – тот пункт, по которому очень много ругали Бердяева. И я, признаться, не знаю, что ответить. Я согласен, что тут неувязка. Точнее, не неувязка, а некое противоречие, на которое я не уверен, что он мог бы ответить хорошо. Потому что он, да, абсолютизирует творчество, подлинность, свободу. Но многие ему на это говорили: а как же добро? На что Бердяев отвечал, что нет никакого добра над человеком; это скрижаль, это что-то объективное, застывшее, навязанное нам. Но тут, конечно, его ницшеанство, некоторая такая эстетизация, и, конечно, тут возникают вопросы, о которых вы сказали. А как быть с глубинным злом человека? Бердяев считает, что да, можно как-то преодолевать в себе это злое начало. Взгляд Николая Александровича на историю в свете эсхатологии – трагический и катастрофический. Тут как раз может быть оправдание вечного ада: а что делать, если человек все время сознательно выбирает быть злым? Может, через это можно и ад вечный оправдать. Мне кажется, вы уловили у Бердяева очень глубокую проблему, на которую, я не уверен, что у Бердяева есть хороший ответ. Вы нащупали у него одну из болевых точек. Не вы первая: я читал многих критиков Бердяева, христианских, которые его за это самое и критиковали, и я не думаю, что безосновательно, поэтому я не буду тут адвокатом Николая Александровича, а просто констатирую, что есть какая-то глубокая правда в этой критике. Это вы правильно наметили.