Жениного ответа Соня тогда не услышала, потому что засыпала на ходу. Она даже смысла того разговора не поняла. А сейчас этот смысл проник ей в самые печенки – так папа это называл.

– Принеси воды, – велела она Сережке. И, как только он убежал в кухню, сказала: – Это зло, Паулина. Воплощенное зло. В самом расцвете его сил. Вы делали что могли. И не вы виноваты, что силы не равны.

– Да я-то что делала? – Паулина еще всхлипывала, но уже не так судорожно. – Ну, ходила на шествия, кричалки кричала. Видео про все это монтировала. А больше ведь ничего… Падабайки в сетях ставила! – расстроенно добавила она.

– Падабайки – это что?

– Ну, лайки. От слова «падабаецца» – нравится, значит. Я даже в забастовке не могла бы поучаствовать, я же не работаю еще!

Соня улыбнулась «падабайкам» и повторила:

– Ты делала все, что могла. Это главное.

Сережка принес стакан с водой. Паулина выпила ее, поднялась с пола. Глаза у нее были заплаканные, с больным выражением. Соня подумала, что своими руками задушила бы тех, из-за кого глаза этой девочки стали такими.

Паулина закрылась в ванной, а Соня прошла в кухню. Хотела включить свет, но Сережка испуганно прошептал:

– Не включай, ты что!

– Что? – не поняла она.

– Их там во дворе дополна еще. Вдруг по окнам выстрелят?

– Что за глупости? Зачем им ни с того ни с сего по окнам стрелять?

– А все остальное они с того и с сего, что ли, делают?

– Резонно, – согласилась Соня.

И свет включать не стала. Но все-таки не потому, что опасалась выстрелов по окнам, а потому что из темноты проще было разглядеть, что происходит во дворе.

Лучше бы ей этого не видеть! Или не лучше?.. Она не знала.

Людей в освещенном фонарями пространстве уже почти не осталось. Черные фигуры носились за каждым человеком, окружали его по трое и, повалив на землю, избивали – дубинками, ногами в массивных ботинках. Когда переставал шевелиться, подхватывали под руки и куда-то волокли по асфальту. Лающий мат и крики доносились даже сквозь закрытые окна.

Она никогда не видела подобного. Никакие шествия белых ленточек, на которых бывала еще с Шаховским, не могли сравниться с этим разгулом зла, неистовым и победным, никакие митинги на проспекте Сахарова, никакие колонны на Немцовом мосту. Там каждый был среди своих и чувствовал себя поэтому защищенным. Призрачно защищеным, как Соня теперь понимала. Но в любом случае все, что она видела до сих пор, было лишь бледным подобием того, что происходило у нее на глазах сейчас, в обычном дворе минского спального района.

Человека в красном худи – не различить, мужчину или женщину, – трое черных повалили на асфальт у самого подъезда. Один из них ударил его дубинкой по голове, но тут их, видимо, позвали на помощь свои, и, бросив лежащего, все трое побежали к вентиляционной будке, скрылись за ней.