Легла моя пятая борковская зима. Неделю назад выпал снег, и встали озера. Из пяти эта, пожалуй, самая ранняя, предыдущие ложились в декабре.
Тяжко было оставлять Усть-Дёржу — она до сих пор живет во мне печально-светлыми воспоминаниями, там были и утраты, и разочарования, и много грусти, а облик той пятихатки остался в душе светлым, — но обстоятельства бывают сильнее наших желаний. Последним аккордом минор был прощальный дружеский ужин. В один из последних декабрьских дней 1980 года, возвратясь из Москвы лауреатом Государственной премии РСФСР имени М. Горького, я пригласил на ужин самых добрых мужиков, с которыми было разделено целых пятнадцать лет на приволжской земле, разделено в думах и заботах, ибо они, эти добрые мужики, вели колхозы и совхозы, а я, сколь мог, помогал им, и мы, по памятному фронтовому обычаю опустив золотую медаль в кружку с вином, выпили, просидели до петухов и расстались.
Третьего января в предутренних сумерках, погрузив на грузовик нехитрый скарб скитальца (за тридцать пять послевоенных лет это был девятый переезд), к ночи, в такие же снежные сумерки, я оказался у крыльца своей новой избы в Борках. В избе горел свет, плотники, два Николая, топили еще не просохшие печи и приколачивали к полу последние плинтусы. Изба казалась просторной и от пустоты очень гулкой. Шесть ее окон глядели на три стороны, и с каждой стороны в десяти шагах от избы был лес — молчаливые старые сосны. Говорят, вселяясь в новый дом, человек настраивается на радость, дабы сопутствовала она ему денно и нощно. Хорошо бы, да только что разуметь под радостью? Наволочь в четыре стены — благо просторно — побольше сверкающей лаком мебели, устлать пол коврами, на потолочные крюки повесить позванивающие гранеными подвесками люстры? Или правдами-неправдами доставать деликатесы, чтоб ломился для авторитету в глазах сослуживцев стол от яств и питий? Или завести шкатулку, хранимую от глаз в укроме, и набивать ее безделушками, чарующими душу блеском и неслыханной ценой? Это мы разумеем под радостью? Не будем делать наивные глаза, ведь научились же, пряча зависть поглубже, восхищаться и возносить тех, у кого дом полная чаша. Так чего уж там, скажем прямо: переступая новый порог с радостью, мы лелеем надежду на шикарную жизнь, чтоб всего было вволю, всего, что измеряется монетой.
Худо, люди! В народе ведь никогда обилие вещей не почиталось за радость, но всегда — добрая душа. Простое ложе, скромный стол, пустой карман, но — незапертые двери, много друзей, разговоры без тайн, обхождение без ужимок, сострадание без аффектов, помощь без условий — все то, что называется открытостью. И еще: радость в доме — благополучие окрест тебя. Не затаись, не уйди в «свое», страдай страданием чужим, болей болью народной. Вот радость в моем представлении.