История его такова. Пришел беспокойный человек к директору в кабинет и говорит: «Вечно мы жалуемся на нехватку металла, а ты видел, что за деревней целый рудник образовался? Если всю свалку сдать «Вторчермету», нам на пятилетку железа хватит. Ответь ты мне, почему не сдаешь? Почему не распорядишься отвезти?»

— Директор глядит на меня, как на этого… с другой планеты, — пришел-то я к нему в часы приема по личным делам — и спрашивает: «А кто ты такой есть, что спрос мне учиняешь? По таким вопросам спрашивателей без тебя хватает». Ну, говорю, до свидания. До следующей, значит, встречи. А следующая происходит на собрании. На общем производственном собрании. После отчета встаю, значит, и задаю руководству тот же вопрос о железе. Директор говорит: «Вот, товарищи, пример государственного подхода к вопросу. Человек болеет за общее дело. Заявляю перед коллективом: меры будут приняты». Ну после этого сколько-то свезли на станцию — приняли, значит, меры, — но рудник наш ничуть не поменьшел. Вот ты, писатель, и скажи мне, почему в кабинете со мной один разговор, на собрании другой?

Мне, по правде говоря, интереснее было его ответ услышать, чем свой давать. Спрашиваю: а сам-то как думаешь? Он делает такой жест — отогнутым большим пальцем показывает себе за плечо и говорит:

— На собрании-то за моей спиной  н а р о д. А народу не скажешь: «Какое ваше дело, без вас есть кому спрашивать». Вот так я думаю на сей счет. Согласен?

Согласен, Иван Иванович. На собрании ты — представитель коллектива, глас народа. В кабинете — частный Иван Иванович. Но почему так — тут я и сам не знаю. Давай вместе думать.

Твоего директора, скажем, можно упрекнуть в недомыслии, просто в невежливости, словом, в личном недостатке. Но попробуем с тем же твоим вопросом о железе зайти к председателю соседнего колхоза или к директору завода — свалок-то везде хватает, — что они нам скажут? А то и скажут: «Кто вы такие? Кого представляете и каковы ваши полномочия?» Вот штука-то какая: без «бумажки» мы явились. На этом я и сам споткнулся. Ну в тот раз, когда мне сказали: «Вы лицо частное, иметь дела с вами не можем». Почему меня так ошарашил ответ? Потому что я всю жизнь  к о г о - н и б у д ь  представлял, какой-нибудь коллектив, учреждение, предприятие, со мной считались, мне отвечали, разъясняли, передо мной отчитывались. Когда же я выступил просто гражданином, никого, кроме себя, не представляя, мне дали, как говаривал дед Щукарь, «отлуп», и гражданское чувство во мне было оскорблено. В тебе — тоже, Иван Иванович. И ведь просим-то мы с тобой разрешения  и с п о л н и т ь  с в о ю  о б я з а н н о с т ь — вот где закавыка!