— С начала года мы внедрили в производство более двадцати технических усовершенствований.

— Чьих? — не поднимая опущенной головы, но внимательно, сбоку посмотрел на него Ковалевский.

— Москвичей, ярославлян. На днях наши литейщики едут в Горький…

— Это неплохо,— помешал ему дальше рассказывать Ковалевский: дело Кашина, безусловно, насторожило его.— Но создается впечатление, что чужой опыт у вас — вроде щита. Не страхуетесь ли вы им?

— Мы наметили организовать институт передовых методов труда.

— И это чудесно. Но не забываете ли вы, для чего всё это делается, Максим Степанович?

— Вы имеете в виду план? — спросил Сосновский и враз раскаялся.

— Нет. Я имел в виду автомобили. Помните выставку в Москве? Табличка на МАЗах: «Устарелая модель 1947 года». Причем порядочно устаревшая. Точно?

«План! Так бы понял вопрос и Кашин… Глупею безбожно! — выбранил себя Сосновский.— Да и Кашин нашел бы в себе благоразумие промолчать, дать Ковалевскому высказаться более определенно, и никогда не забегал бы этаким петушком вперед… Что со мной?..»

Вспомнился разговор с шофером нового самосвала на улице, его безнадежный жест. И правильно — график технологической подготовки МАЗ-500 и МАЗ-503 срывается. Служба главного металлурга и цех спецлитья не обеспечивают выработку литых деталей для опытных машин. «Неужели узнал об этом?.. Главный конструктор даже не требует от начальника экспериментального цеха ускорения доводочных работ по выданным чертежам… Да что перечислять! Запустил, безобразно запустил!..» И все-таки Сосновский посчитал за лучшее возразить Ковалевскому:

— У нас еще полтора года есть, товарищ секретарь.

Его оправдание совсем не понравилось Ковалевскому.

— Полтора года! Вы сами не хуже меня знаете, что это мало для доводки и подготовки таких новых машин к производству.

— Этот вопрос мы обязательно обсудим на парткоме,— вмешался Димин, выручая Сосновского.

Ковалевский улыбнулся.

— Ты выкрутился более удачно…

Уехал он неожиданно и, чего-то не договорив, пообещал через день-два заглянуть снова.

Вопреки заведенному порядку, угнетенный Сосновский не сразу поехал на дачу, а попросил Федю завернуть домой. Зачем? Он и сам не ответил бы. Скорее всего, его просто потянуло схорониться там от неприятностей.

Открыв дверь, запертую на два замка — французский и простой, он прошел в гостиную. На мебели, на подоконниках лежала сухая, пепельная пыль. Сосновский провел по спинке ближайшего кресла пальцем и долго рассматривал его. Пыль напоминала о цветах, и он стал осматривать их. Земля в вазонах потрескалась.