— Ага, ага! — подтвердила Лёдя, завидуя подруге, которая первой приметила такое, что после ее слов открылось другим.
По улице неслись автомашины, важно двигались троллейбусы. Оглядываясь по сторонам, спешили на переходах люди.
Лёдя вспомнила хмарку, на которую показала Кира из окна троллейбуса, и поискала ее в небе. Но узнать хмарку было уже невозможно. И не потому, что из-за небосклона поднялась целая гряда облаков и плыла в синеве. Нет. Перед грядой плыло два облачка, а еще дальше — одно. Оно, верно, и было тем самым. Но выглядело совсем иначе — раскудлатилось и вытянулось. И все-таки оно напоминало изображенное на картине.
Лёдя собралась было сказать об этом, но, не найдя слов, только вздохнула.
— Ты хотела что-то сказать? — нарушил молчание Прокоп.
Она отрицательно покачала головой.
— А человеку, городу повезло меньше, чем природе,— задумчиво промолвила Кира, обдав Прокопа светом своих блестящих глаз.— А про работу и говорить нечего.
— Сами краски на картинах точно жухнут,— сказал Прокоп, обративший на это внимание еще в галерее.
— Непонятно даже… Почему? Тут, наверное, сама красота сложнее, что ли…
— Природа извечнее,— неожиданно приуныла Лёдя.— А в жизни людей еще много несовершенного… боли…
На нее накинулись скопом, но тут же недовольно смолкли: к ним приближался главный инженер. Шел он, опираясь на суковатую трость, с которой начал ходить недавно, и она придавала ему холодный, гордый вид. Поравнявшись с ними, Сосновский неожиданно остановился.
— Отдыхаете? — без особой уверенности спросил он, посматривая на скамейку.
— Угу… Может, присядете? — пригласил Прокоп, покосившись на Лёдю. Но та осталась спокойной, и он более твердо повторил: — Садитесь, пожалуйста.
Однако сесть Сосновский не успел. Все увидели, как из подъезда дома, где жили Шарупичи, спотыкаясь и чуть не падая, к бульвару бежала Нина — Комликова падчерица. Платок она держала в руке и, когда спотыкалась, взмахивала им.
— Я к дядьке Михалу хотела, но его дома нету. Что же теперь будет, Лёдя? — подбежав к скамейке, стала объяснять она.
Обратив внимание на Сосновского, девушка осеклась, но превозмогла замешательство и затараторила с еще большим отчаянием:
— Что делать нам? А? Мамка перетряслась вся… Помогите, товарищи!..
— Да успокойся ты,— почти приказал Прокоп и поднялся: в таких случаях в нем пробуждалось чувство ответственности за других.— Расскажи чин чином.
Девушка судорожно глотнула слезы и вытерла платком губы.
— Сегодня суд был. Нам с мамой половину всего присудили. А как вернулись, отчим за топор схватился. Кричит, в драку бросается. Грозит, если не сойдем куда, убьет нас. И дома не пожалеет — спалит. Все на ветер пустит. А куда мы без крова?