«И приступивши ученики сказали Ему: для чего притчами говоришь
А они – это народ, который Иисус и призывал спасаться, напуская такого вот туману в их бестолковые головы. Да и ученики-то Его самые настоящие остолопы были. Они ведь тоже не понимали этих притч, никак не постигая тайны Царствия Небесного. Поэтому каждую из них Иисус потом и объяснял им, по полочкам, подробно. Да, видно, не до всех дошло и после объяснений. Ведь Иоанн в своих писаниях не упомянул ни одной притчи. Не было их, получается. Боялся, вероятно, что-то перепутать, даже после разъяснений Иисуса. Либо другое: не мог Иоанн привести слова Иисуса о том, что народ такой непонятливый, что ему говори, не говори – всё бесполезно. Поэтому лучше всякими иносказаниями. Как же об этом так писать, если Иоанн возвеличил Иисуса, по сравнению с остальными евангелистами, до невозможных высот, заканчивающихся на тверди небесной? Да и себя не забыл, родного. Назвал себя самым любимым учеником Иисуса.
Притч, получается, если посчитать, как минимум двадцать пять. Больше всего их у Матфея и Луки, соответственно 14 и 17, причём – практически все разные. Повторений всего несколько. А Марк обошёлся всего четырьмя притчами, причём, самостоятельное изобретение у него только одно – притча о растущем семени. Теперь уж и не узнаем. Зато Лука, великий драматург, изобрёл десять своих самостоятельных притч, а то и внедрил известные, а ещё пять его притч пересекаются с другими авторами. Иоанн на этот счёт благоразумно промолчал (я, во всяком случае, не нашёл у него ни одной). Поскольку, как известно, притчи, приписанные Иисусу, ходили в народе ещё задолго до рождения Иисуса, то, надо полагать, Лука использовал какие-то другие источники устного народного творчества. Возможно, что и другого народа. Спасибо ему за это, за его, как он сказал в начале своего повествования, «исследования», сохранил в истории литературы и фольклора вещи, которые вполне могли бы и затеряться в человеческой памяти.