– Сразу, как только меня после обмена привезли в Донецк, мне позвонили из консулата Франции в Киеве и предложили мне лечение в Париже. Только попросили меня не встречаться ни с кем из журналистов. Я понял, что мне пытаются закрыть рот, поблагодарил за заботу и предпочёл лечение в Москве. Через несколько месяцев, ещё на костылях, при наградах ДНР, пришел в консулат Франции в Москве. Они меня подробно обо всем расспрашивали. Я рассказал всё как было. Сказал им, что воспринимаю Францию как свою вторую родину и мне стыдно, что правительство Франции поддерживает в этой войне нацистов.

После этого я прилетал несколько раз в Париж, никто меня там не задерживал, никуда не вызывали. На границе проблем не было. Я живу между Россией и Францией, у меня в Париже дочь и внуки, но сейчас мне больше нравится в России, хотя в официальном мире меня как бы нет. Но мне этот официальный мир не нужен. Я человек самодостаточный.

– Как это – вас нет?

– Раньше я получал всё время приглашения на международные фестивали, поэтические встречи, а после Донбасса – как отрезало. О чем там говорить? Вот издательство одно. В 2015 году они мне звонят, предлагают стихи издать, а потом, спустя время, перезванивает, говорят, что начальство наложило запрет, сказали, что Юрченко был в Донбассе, не может быть и речи, чтобы его издавать. Это издательство находится не в Киеве, а в центре Москвы. А одна известная дама, литературовед, при встрече заявила: «На ваших руках кровь юношей, которые погибли там».

– Это при том, что вы там проливали свою кровь? Они вас осуждают потому, что заняты в массовке? Но понимают ли они, что ставят себя в один ряд с «Семёркой» и его подручными? А если понимают, почему им не смердит? Почему носы свои не зажимают? Хронический насморк у них? Или что-то с душой не в порядке?

– Я писал об этом. У нас во власти, в министерствах, в департаментах, среди чиновников, очень много нацпредателей. Я в этом убеждён. Со мной в плену был ополченец, словак Мирослав Рогач. Вместе со мной шесть суток сидел в железном шкафу. В тесном шкафу, под непрерывными бомбежками. У меня рёбра поломаны, от взрывов шкаф трясёт, и такое чувство, что тебе ещё железным молотком по рёбрам добавляют. Мне ни лечь, ни сесть, ни с ногой, ни с рёбрами, а он мне что-то подстилал, ухаживал за мной, хотя сам был в положении пленного. В такой ситуации человека сразу видно, и словак вел себя достойно, ни трусости, ни паники не проявил. Он у меня потом год жил в моей квартире, я его протащил в Москву, в Россию, без документов. Ему нельзя было в Словакию возвращаться. Он дрался за русский мир, а чиновники в Москве ему отказали в предоставлении временного убежища. Он свою жизнь отдавал за русский мир, а ему в столице России отказали бюрократы. Это не предательство, блядь, нет?