Люди пили прямо на пляже чай, заваренный в котле, про который Бэрей сказал, что это крабоварка. Шедми пили из термоса что-то, от чего пахло сушёными грибами. Алесь рассказывал о том, что случилось на Эльбе, — в смысле, что должно случиться, — и люди вместе с шедми прикидывали, что понадобится прежде всего и перво-наперво. Я узнала, что на подводной лодке есть отлично оборудованный полевой госпиталь, потому что она ещё во время войны участвовала в нескольких спасательных операциях — и что этот госпиталь очень понадобится, если окажется, что хоть кто-то на Эльбе уцелел… хотя, по-моему, в это никто толком не верил. Алесь проговорился, что, на самом деле, этот госпиталь может впрямь понадобиться только Вадиму Майорову, потому что ему придётся увидеть этот кошмар, а сердце у него больное. В общем, велись невесёлые разговоры.

Я сидела рядом с Юлькой, в его куртке, а он ещё укутал меня пледом. Грела руки о стаканчик из шедийского пластика, спросила: как это он не растворяется от чая, если вода его разлагает? Юлька что-то об этом объяснял, о сроках, о какой-то полоске, которую надо оторвать — но я почти не слышала. Мне было так интересно, что Кранц будет делать, что я не могла больше ни о чём думать.

А получилось просто потрясающе: его Андрей вызвал!

Они обменялись взглядами — и Кранц сказал Алесю и компании шедми, что ему надо пройтись по берегу и поразмыслить о нашем общем будущем. И свалил!

И мне тоже срочно понадобилось пойти и поразмыслить. Я подумала, что просто жить не смогу, если не узнаю, о чём они будут разговаривать.

Юлька попытался меня удержать, но я, мерзкая, ему соврала: сказала, что хочу сбегать к Тари, в детский корпус, посмотреть, всё ли там в порядке. Про себя поклялась потом сказать правду, а сейчас вся эта история меня уж слишком мучила.

Я снова, как на звездолёте, когда шпионила за Бэреем и Бердиным, ужасно боялась. Только теперь не какой-то там абстракции, а очень конкретной вещи: Андрей Кондашов мог бы ещё тогда меня убить, а уж теперь, если заметит, прикончит наверняка. И заберёт камеру.

Но любопытство у меня всегда было сильнее страха и сильнее всего.

Я смотрела на них из тени детского корпуса. Они шли друг другу навстречу и казались двумя плоскими чёрными силуэтами на фоне мерцающего моря и высоченного неба, освещённого зелёной местной луной. Шум прибоя их заглушал; я настроила диктофон на максимальную дальность приёма, очистила звук от помех и запустила распознавание голосов, а камеру выкрутила на максимальное приближение и включила режим ночного видения, но всё равно было плохо видно. Тогда я, трясясь от холода и страха, на четвереньках проползла между валунами — и устроилась в какой-то ледяной ямке, метрах в десяти от них. У меня дух захватывало, когда казалось, что сейчас они увидят, но они не увидели.