— Пожалуйста, приведи мне Бэрея, — сказала я. — Очень важно. Очень-очень. А я не умею плавать в такой холодной воде.

И всё! Дело техники! Десять минут — и мы с Бэреем уже разговариваем в разрушенном корпусе станции, рядом со спуском в воду.

Он был голый, мокрый и холодный. Но это уже не имело значения: я его не боялась, я боялась другого. Не шедми.

— Я пришёл, — сказал он. — Ты хотела говорить.

— Бэрей, — сказала я, — не доверяй Андрею. Может, мне только показалось, но он странно себя вёл. Сказал, что я не смею везти на Землю здешнее видео и даже хотел отобрать у меня камеру. И вообще… говорил такие вещи…

И тут я поняла, что не сформулирую, чем эти вещи так уж меня поразили. Но Бэрей слушал обалденно внимательно, смотрел на меня, не мигая — и я попыталась:

— Сказал, что гуманизм на шедми не распространяется, или что-то в этом роде. Хорошо бы сказать об этом и Алесю.

Бэрей опустил длиннющие ресницы и задумался. Сказал, не поднимая глаз:

— Может быть, ты ошиблась. Но ты была права, сказав мне. Мы с тобой сообщим об этом Алесю.

Я согласилась.

Теперь я чувствовала странное доверие к взрослому ксеносу: он сильный, шедми, говорят, сильнее людей физически — и если что, он меня защитит. Почему-то я ни секунды не сомневалась, что защитит. И я ходила за ним хвостиком.

Он оделся и пошёл разговаривать с Алесем. И я с ним.

Алеся мы застали сидящим на замшелом камне рядом с модулем. Он облокотился на колени и голову положил на руки; вид у него был совершенно убитый. Андрея нигде поблизости не было.

— Алесь, — окликнул Бэрей, — а где Андрей?

Алесь поднял голову. У него было лицо тяжелобольного. Я удивилась, как его скрутило в одночасье, и не сомневалась, что Андрей приложил к этому руку.

— Вера, — сказал он глухо, — мне надо с Бэреем поговорить…

— Говори при ней, — сказал Бэрей. — Она — наш товарищ.

Алесь окинул меня холодным взглядом — прямо неожиданно, насколько холодным. Я подумала: что же этот гад Андрей ему обо мне наговорил?

— Ладно, — сказал Алесь. — Андрей связывался с Гудвином. Гудвин узнал, что сегодня ночью нашу базу на Эльбе уничтожат. Вместе с шедми и персоналом. Обжалованию не подлежит: приказ отдан, туда идёт ракетоносец.

Бэрей промолчал, он просто окаменел — и у него сжались ноздри, как у них у всех, когда от горя захватывает дух. А я вдруг подумала, что после военных, которые не хотели отдавать группе Алеся детей, это даже не удивительно. Удивительно, что Андрей мог, зная об этом, — о преступлении, чего там! — пить со мной кофеёк, улыбаться и нести чушь про гуманизм. У него вообще нигде не ёкнуло — или он так здорово держит себя в руках?