— А помочь можно?

— Нет, — говорю. — Не лезь. Разговор окончен, у всех работы по горло. Вот и займитесь делом. И если я от кого услышу про шельм — пеняйте на себя, доведёте до греха.

Разошлись они молча. Но я уж понимаю, какой у них внутри был кавардак. У самого был такой же.

Вечером шельмушкам Томка сделала хлёбово. И принесла мне контейнер.

— Дядя Сёма, — говорит, — можно я с вами поеду?

Я её по голове погладил.

— Нет, — говорю, — дочка. Не надо тебе. Рискованно. Чёрт его знает… В общем, сам я съезжу. Тебе расскажу.

И Седого не взял. Сердце у меня щемило. Зато взял карабин.

* * *

Ночь была не очень ветреная. Тихая. И я поднял снегоход на антигравы, чтоб он вообще земли не касался — чтоб следов не было. Вёл старым курсом.

Добрался до бункера — а бункера нет!

Вот просто даже следа нет: пустой снежный бугор, поляна. Ни обгоревших стен, ничего такого — пропал. Я покрутился туда-сюда — нет и всё.

Не хотел включать фары, но включил. А то, думаю, с ума стряхнусь сейчас.

Включил — а в свете фар увидал мужика. Чуть благим матом не заорал.

Отрубил двигатель — а сам гляжу.

Мужик мелкий, мне дай бог по плечо. Седой, длинная грива, без шапки. И морда серая… глаза — как у шельм, как чёрные зеркальца. Выглядел, как живой мертвяк или привидение.

Но вот поэтому-то я в него и не пальнул. Потому что у него были глаза, как у шельм.

Я на него уставился, а он мне ухмыляется:

— Заблудился, Семён?

— Поесть, — говорю, — девкам привёз.