И вот тут бы Самохину послушаться Мирославу, не смотреть, а лучше и вовсе отвернуться. Но он смотрит, не в силах отвести взгляд. Все они смотрят. Даже переставшая визжать воспиталка. Смотрят, как черная тень извивается и вопит, как сначала обретает плоть, превращаясь в аппетитную черноволосую дамочку, ту самую, с картины. А потом смотрят, как плоть эта начинает пузыриться и сползать кровавыми ошметками, как у босых ног дамочки натекает черная лужа. Как к этой луже тянутся слепые змеиные головы. Тянутся сами, тянут раздвоенные языки, слизывают то, что и кровью-то назвать нельзя. Вся эта вакханалия длится, кажется, целую вечность. До тех пор, пока в руках у той, что со змеями, не остается один только череп с затухающим в глазницах огнем. Руки больше не похожи на страшные когтистые лапы, да и сама ведьма снова чудо как хороша, глаз не отвести. Если бы еще не потеки крови на ее платье… Если бы не черный, нечеловеческий взгляд…

– Привет тебе от Августа Берга, – говорит ведьма и целует череп в темечко. Поцелуй этот высасывает из черепа и остатки света, и остатки жизни. – А мое дело сделано.

Черноглазая девица выпускает череп из рук, он падает, но до земли не долетает, подхваченный не то косами, не то змеями. Они оплетают белую кость серебряными нитями, превращая череп в светящийся шар.

– Заберу, – говорит ведьма задумчиво, ни на кого из них не глядя. – С собой заберу, спрячу так, что никто и никогда не найдет. Вам тут спокойнее будет. – Теперь она смотрит прямо на них троих, и от взгляда ее хочется закопаться вот прямо в этот сырой речной песок. – Вам спокойнее, а мне какое-никакое развлечение на старости лет.

И ведь не шутит про старость! Лет ей столько, что Самохину не сосчитать, не представить. Зато из монолога ее он выносит самое главное: задерживаться дамочка не планирует. Развлекаться с черепушкой будет в каком-то другом, даст бог, очень далеком месте. Вот и хорошо! А то думай, что в рапорте писать.

– А с тобой мы в расчете. – Теперь ведьма смотрит прямо на Мирославу. – Не с тобой, а с ним, с Августом. Он был бы доволен. Я уверена. Скучно мне без него, дитя. Кто бы мог подумать, что неживое может к живому прикипеть.

– Он к тебе тоже… прикипел. – Голос Мирославы такой тихий, что Самохин едва слышит, что она говорит. Он едва, а ведьма отлично.

– Откуда тебе знать? – спрашивает, на мгновение превращаясь в девчонку. Не в деву нездешней красоты, а в самую обыкновенную молодую девчонку. Почти живую.

– Он писал в своем дневнике. Про тебя писал. Про то, как ты ему помогла и вообще…