Наконец, выпив дрянного кофе в вокзальном буфете, Валентина сообщила:

– Я видела фотографии из Ирана. Там довольно мило – словно в Сен-Тропе. Их хан определенно душка. А граница – длинная, вряд ли ее охраняют так сурово. Рядом Афганистан. Страна, конечно, нищая, но оттуда можно перебраться в Пакистан, а там уже полно американцев.

–

На подъезде к Абакану без видимых причин Валентина вдруг всполошилась. Велела собираться и готовиться к выходу. И, хотя выходить раньше окончания плацкарты могло показаться подозрительным, Валька махнула рукой. Проводнице она соврала, что нашла знакомых в другом вагоне, и они доедут до станции назначения с ними. Проводница была пьяна и лишь кивнула в ответ.

Вышли на какой-то забытой станции, где поезд стоял не более минуты. Затем была пристань, пароход, появившийся из темноты, каюта, которая выглядела после узкого купе просто королевской опочивальней.

– Почему мы здесь? – спросил Аркадий.

– Не знаю, я что-то почувствовала, – ответила Валентина, располагаясь на койке.

За иллюминатором плескалась вода, по волнам бежали блики. Это чем-то напоминало Аркадию родное Азовское море, но как-то отдаленно, как трамвай напоминает поезд.

Мучаясь бездельем, мужчина вышел на палубу, прошелся от носа к корме, туда, где рокотал двигатель, а винты пенили речную воду.

Появилась и Валька. От реки тянуло холодом и сыростью, и девушка куталась в накинутую кофточку.

– Места какие?.. – проговорил Аркадий, хотя в темноте не было видно ни шиша. – Хорошо бы здесь осесть и жить… Нас бы тут никто не искал.

– И как бы ты тут свои двести тысяч тратил?.. – спросила Валентина. – Да и тут красиво, наверное, когда на лодочке мимо плывешь. А жить тут особенно зимой – тоска. В остальное время – комары.

Валька как-то ловко втерлась, оказавшись между Аркадием и поручнями, затем взяла его руки и сложила на своей талии. Ощущать теплую и упругую плоть под ладонями было приятно.

– Здесь где-то Ленин в ссылке сидел. Если бы и в самом деле тут хорошо так было, ссыльных селили в Пицунде, а сюда как на курорт ехали.

–

Края действительно были суровыми. Летом приезжему они могли показаться красивыми, но осень уже скалила зубы, а за ней маячил призрак зимы, которая каждый год пыталась изгнать человека. Но тот цеплялся, приносил в жертву природу и выживал.

Человек всю Землю покрыл не потому что был самым сильным или самым быстрым. Он даже самым умным тогда не был. Зато был самым живучим. Не вымер, как гордо вымерли мамонты, не стал держаться как дельфины за узкую полосу уюта, а лез в горы, пересекал реки и болота.