Я привязался не только к ней, но и к тебе. Как бы я действительно хотел быть частью вашей семьи, Яр… Мечтаю об этом до дрожи, до безумия. Хотел бы драться с тобой за последний сырок в холодильнике, и чтобы мы делили на двоих мамины пендели.

Прошу об одном: перестань быть таким упрямым, вернись к ней. Она тебя ждет. Я сказал ей, что это я украл деньги из сейфа, но знаю, что это сделал ты. Тебе решать: поддержать эту легенду или нет. Но уверен: если ты скажешь ей правду, она простит тебя. Да что там говорить! Она уже простила. Ей не нужны эти деньги, ей нужен ты.

Извини, что принес тебе столько проблем. Это я потопил наш с тобой «Титаник», но очень надеюсь, что у меня получится все исправить.

P. S. Уличные колонки зимой не заледеневают, потому что клапан, который открывается, чтобы подать воду, находится ниже уровня промерзания грунта.

P. P. S. Оставляю тебе кусочек солнца под дверным ковриком.

Когда Катерина Николаевна уходит на работу, я кладу письмо для нее на видное место. Забираю совсем мало вещей: только то, что у меня уже было до переезда. Всю одежду и обувь оставляю, кроме пары кроссовок — тех первых, которые она мне купила. Надеваю свои старые джинсы, старую водолазку.

В последний раз смотрю на комнату, на кухню, на все вокруг, глубоко вдыхаю в надежде унести уютные и родные запахи с собой. В другой жизни этот дом мог быть моим… Кто знает — может, по парадоксу Эммета Брауна реальность, в которой я живу здесь как полноправный член семьи, правильная, а эта — нет? Я этого никогда не узнаю. Но я счастлив хотя бы потому, что в какой-то реальности мои мечты могут быть явью.

Я выхожу из квартиры, закрываю дверь и оставляю ключи под ковриком.

Направляюсь к дому Ярослава. Бросаю в почтовый ящик второе письмо, а также — печенюшку «Вагон Вилс» в синей упаковке. Под дверной коврик кладу картину «Девочка и солнце», вынув ее из треснутой рамки.

А затем уезжаю к Нонне.

Ярослав

Ярослав

28

28

В моей жизни все больше Антона, а вместе с ним — больше «Форсажа», Доминика Торетто и его пафосных высказываний про важность семьи.

В общении с Антоном я все чаще упоминаю маму и дом.

«Мама бесилась, когда я спал в выходной до полудня, и уже часов с девяти вламывалась ко мне под дурацкими предлогами. Сейчас же никто не вламывается, можно спать хоть весь день, кайф!»

«Дома у нас было не принято перекусывать. Всегда — только полноценные трапезы „при свечах“. А теперь я могу есть бутеры когда и сколько угодно!»

«Мама ни за что бы не разрешила мне купить разномастные чашки. Дома все покупалось только комплектами, все должно было сочетаться».