Мы вернулись еще на один раунд. Я должен был поддерживать разговор, собирать клочки информации и, возможно, время от времени вставлять словечко. В какой-то момент я спросил:
– Ты когда-нибудь был с проституткой?
Как он изменился! Словно
– Нет!
Я быстро сменил тему. Но минут через пять говорю:
– Арт, мне вот что странно, ты не говоришь, почему тебе не нравятся проститутки.
– Не хочу заразиться СПИДом.
Мы перескочили обратно к теме Уотертауна. Пытаемся разузнать кое-какие подробности убийств, не заставляя его нервничать. Я спрашиваю:
– У тебя был секс с той маленькой девочкой?
– Нет.
– На ней была одежда?
– Да. Шорты или брючки, не помню.
Было видно, как он поник, когда говорил о детях. Изменился весь язык его тела. Он становился таким всякий раз, когда мы упоминали о чем-то, что его беспокоило. Хмурился, сжимал руки на коленях, горбил плечи и опускал голову. Просто замыкался в себе, сжимался в этой позе и пытался соскочить. Мы отступали, но потом, через некоторое время, снова возвращались к этой теме.
Наконец-то мы узнали кое-какие подробности о маленькой девочке. Она не хотела заниматься с ним сексом; он заставил; она плакала и истекала кровью. Потребовалось некоторое время, чтобы заставить его признать, что секс все же был.
– Да, – сказал он, – я ей вставил.
Мы спросили – сзади? – и он ответил, что да, сзади. От того, как холодно он это сказал, меня затошнило, но я все же смог сдержаться и не выразить чувств. Если вы полицейский, то должны уметь, помимо прочего, сохранять нейтральное выражение лица, слушая мерзости и гнусности. Я видел, как Кампионе и Чарли стараются сохранять самообладание. Мы пытались выяснить подробности того давнего преступления, но он твердил, что не помнит.
Шоукросс заговорил о своей сестре Джин. Сначала я подумал, что он снова меняет тему, но потом понял, что это как-то связано с маленькой девочкой. Он сказал, что у него было «кое-что» с его младшей сестрой, на три года младше его. Сказал, что признался своей матери, что они были «больше, чем брат и сестра».