Серийные убийцы, утверждает Хейл, не проходят все обычные стадии личностного развития, когда человек учится отличать подконтрольные ему вещи от неподконтрольных. Они пребывают в вечной фрустрации. У некоторых появляются завышенные представления о том, что они должны контролировать, и они стыдятся, если это им не удается. Когда человек вроде Рейдера ориентируется на высокие стандарты и основывает на них свою самооценку, он неизбежно чувствует себя приниженным. Это незрелая позиция, но он фиксируется на ней. Он может быть вполне зрелым в других сферах – например, на работе или в семье, – но не в социальной и сексуальной.

Идеи Хейла, конечно, интересны, но я бы сказала, что жертва не обязательно должна напоминать убийце об унизительном эпизоде из прошлого. Убийство может быть и реакцией на текущую фрустрацию, например потерю работы, семейный конфликт или другое унижение, после которого убийца стремится восстановить самооценку. Иными словами, любая обидная или принижающая (с точки зрения убийцы) ситуация может стать триггером для убийства, и, если в результате преступнику станет легче, у него появится психологическая и биологическая мотивация для повторения таких действий. Главное в этом уравнении – восприятие убийцы; он решает, насколько тяжек урон от унижения, и он же решает, от чего почувствует себя лучше. Воображаемое им «зло» становится оправданием нападений на новые жертвы.

Питер Вронски, книга которого, «Серийные убийцы от А до Я»[22], хранилась у Рейдера в его «багаже», согласен со мной по данному аспекту. «В детской биографии убийцы не обязательно присутствует насилие, скорее, речь идет о травме. Травмой может быть как насилие, так и другие вещи. И не обязательно травматичные с объективной точки зрения. Котенок, прыгнувший ребенку на грудь, тоже может причинить психологическую травму – все зависит от того, как ребенок на это отреагирует. Мы изучаем биографии серийных убийц и не видим там никаких серьезных происшествий, ассоциирующихся с травмами, но в их собственном тайном мире таковые могут существовать. Одиночество, как мне кажется, является ключевым фактором в детском развитии серийного убийцы. В этом одиночестве, сочетающемся с причинами, по которым ребенка отторгают ровесники, у него формируются фантазии о насилии, мести и контроле, которые затем сплавляются с фантазиями о сексе. Унижение, безусловно, усиливает чувство одиночества».

Рейдер утверждает, что был одинок. Он говорит, что его унижали. Он сильно – и даже опасно – реагировал на отторжение. Он ненавидит критику и ненавидит совершать ошибки. Чтобы устранить последствия подобных травм, Рейдер стремился к полному контролю над своей жизнью. Тотальный контроль означает смерть всем, кто способен поколебать его равновесие. Поскольку он находил утешение и сексуальное возбуждение в самосвязывании, он связывал и своих жертв. Для него скотч и веревки означали соединение оборванных нитей и одновременно являлись символом беспомощности. Поскольку он постоянно подпитывал свои фантазии рисунками и историями об убийцах и бондаже, они и легли в основу его криминальных замыслов. Фотографии связанных перепуганных женщин из книги про Харви Глатмена вызывали у него наибольшее возбуждение. Запертые у него в мозгу с четырнадцатилетнего возраста, эти образы стали его главной парафилией, его зависимостью. То, чего он больше всего боялся ребенком, одновременно внушало ощущение беспомощности и сексуально возбуждало. Стимуляция усиливалась, зависимость углублялась, а свои страхи он начал переносить на своих жертв.