Я бы всецело посвятил себя достижению этой цели. Я преследовал бы ее неустанно, без колебаний и страха, любой ценой, любыми способами. Я подавил бы все остальные порывы, я не позволил бы себе ни отдыха, ни отвлечения. Много лет спустя эта линия поведения, отмеченная яростной самодисциплиной, принесла мне прозвище Монах.
Я бы всецело посвятил себя достижению этой цели. Я преследовал бы ее неустанно, без колебаний и страха, любой ценой, любыми способами. Я подавил бы все остальные порывы, я не позволил бы себе ни отдыха, ни отвлечения. Много лет спустя эта линия поведения, отмеченная яростной самодисциплиной, принесла мне прозвище Монах.
В этом мне очень пригодился мой талант к выдумке и лжи. Я понял, что это не просто маскировка. Это было мощное оружие, к которому я прибегал, чтобы влиять на людей и манипулировать ими, получая от них столько, сколько мне было нужно.
В этом мне очень пригодился мой талант к выдумке и лжи. Я понял, что это не просто маскировка. Это было мощное оружие, к которому я прибегал, чтобы влиять на людей и манипулировать ими, получая от них столько, сколько мне было нужно.
Мои родители, люди очень религиозные, отправили меня в семинарию и мечтали, чтобы я принял обеты. Это было единственное их решение, с которым я был согласен. В учебе я преуспел и, несмотря на то что не верил в Бога, смог в совершенстве имитировать пыл веры. Я бы стал священником и поднялся по церковной иерархии, пока не стал бы кардиналом, если не Папой.
Мои родители, люди очень религиозные, отправили меня в семинарию и мечтали, чтобы я принял обеты. Это было единственное их решение, с которым я был согласен. В учебе я преуспел и, несмотря на то что не верил в Бога, смог в совершенстве имитировать пыл веры. Я бы стал священником и поднялся по церковной иерархии, пока не стал бы кардиналом, если не Папой.
Идея носить сутану мне нравилась – в конце концов, это была всего лишь еще одна маскировка, – и безбрачие меня не пугало. Напротив, я обнаружил, что у меня есть явная склонность к покаянию и умерщвлению плоти. От воздержания и поста я вскоре перешел к использованию власяниц, а затем к самобичеванию. При моей физиологической неспособности испытывать эмоции страдание было единственным наказанием, которое я мог причинить себе по собственному желанию. Самоуничижение помогало мне совершенствовать контроль над собой, пока он не стал абсолютным.
Идея носить сутану мне нравилась – в конце концов, это была всего лишь еще одна маскировка, – и безбрачие меня не пугало. Напротив, я обнаружил, что у меня есть явная склонность к покаянию и умерщвлению плоти. От воздержания и поста я вскоре перешел к использованию власяниц, а затем к самобичеванию. При моей физиологической неспособности испытывать эмоции страдание было единственным наказанием, которое я мог причинить себе по собственному желанию. Самоуничижение помогало мне совершенствовать контроль над собой, пока он не стал абсолютным.