Аптекарь весьма смутно помнил, каким был Лука в детстве, тем не менее весьма настороженно относился к сыну мясника с тех пор, как тот вернулся в деревню. Этот новый, взрослый Лука успел уже повидать мир и вел себя как настоящий скот, жестокий и грубый, но дураком определенно не был. Жестокость и ум, как известно, — сочетание опасное и порой непростительное.

Несмотря на недоверие, существовавшее между ним и аптекарем, этот новый Лука года через два после своего возвращения, поздней осенней ночью вдруг возник на пороге аптеки с пепельно-серым лицом, налитыми кровью глазами и хриплым, каким-то скрипучим голосом произнес:

— Ты бы зашел к нам… по-моему, она умерла.

Аптекарь отправился с ним и у него в доме наконец-то увидел доказательства того, о чем догадывался уже очень давно. Девушка, скорчившись, валялась в углу, придавленная сломанным столом. Просто представить себе было нельзя, как можно до такой степени развалить стол, каким образом эта несчастная могла под ним очутиться. Аптекарь даже не сразу решился вытащить ее оттуда. Голова бедняжки бессильно мо талась из стороны в сторону. Похоже, шея была сломана. Если в девушке еще теплилась жизнь, то он, сдвинув ее с места, мог запросто убить эту страдалицу. Так что аптекарь для начала перетащил стол к противоположной стене и получил доступ к раненой. Лука тем временем сидел на кухне и рыдал, уткнувшись лицом в сжатые кулаки. Его молодая жена оказалась настолько избита, что ее трудно было узнать. Лицо покрыто кровавой коркой, спутанные волосы местами выдраны с мясом, из бесчисленных ран на пол капает кровь, нос явно сломан — в этом аптекарь был уверен, даже не ощупывая его. Опершись руками об пол, он низко-низко склонился над нею и стоял так довольно долго, пока наконец не уловил слабое дыхание. Аптекарь заметил это по сгустку кровавой слюны, чуть вздувавшейся пузырем между ее губами.

Затем он подсчитал нанесенные ей увечья: коленная чашечка раздроблена, с головы местами снят скальп, кожа изрезана осколками кухонной посуды, некоторые из них так и застряли в окровавленной плоти. К тому же левая рука ее была совершенно изуродована — вся перекручена, вывернута из плечевого сустава. Острый кусок сломанной кости прорвал кожу и торчал чуть повыше запястья. Сперва аптекарю показалось, что три передних зуба у нее выбиты, но, сунув пальцы ей в рот, он отыскал их. От удара они сильно отогнулись к верхнему нёбу, но все же уцелели. С помощью ложки он вернул их в прежнее положение и еще долго потом чувствовал в кончиках своих пальцев влажный хруст, который при этом раздался. Он понимал, что зубы у нее как следует не выправятся, не станут ровными, как прежде, но так она, по крайней мере, их не лишится. Затем аптекарь тщательно стер с лица девушки кровь, перевязал ей голову, вправил те сломанные кости, какие можно было, а на остальные наложил иммобилизующую повязку. Затем он поставил на место выбитую нижнюю челюсть, закрыл рот, подвязал подбородок платком и обмыл ее, точно мертвую. Собственно, она и выглядела настоящей покойницей, лежа в передней горнице на кушетке без движения, почти бездыханная. Прошло целых четыре дня, прежде чем девушка очнулась и открыла наконец уцелевший глаз. Аптекарь каждый день по два раза приходил к Луке, накладывал его жене на лицо и на сломанные ребра ледяные компрессы, чтобы снять боль и опухоль, смазывал целебной мазью страшные порезы на голове. Все это время он почти не сомневался в том, что она не выживет и тихо ускользнет в небытие между его визитами, так что был прямо-таки потрясен, когда глухонемая очнулась и посмотрела на него.