Еще я много смеюсь сам над собой. Положительная сторона поглощенности собой в том, что ты не уделяешь достаточно внимания другим людям, чтобы задеть их чувства.
Как вы думаете, вы когда-нибудь пересекали эту черту и были злым по отношению к людям?
Как вы думаете, вы когда-нибудь пересекали эту черту и были злым по отношению к людям?Конечно. Особенно когда был молод. Как-то я писал историю для журнала
Я предпочитаю думать, что мой внутренний компас бережет меня от того, чтобы смотреть на людей свысока, но я уверен, что найдутся люди, которые скажут вам, что это не так. В худшем случае хороший редактор просигнализирует тебе о появившемся высокомерии. Был ли я невежественен? Да, конечно, бывало и такое. Но нет. Самое сложное для меня (особенно если люди не знают, что я о них пишу, или если люди, у которых я беру интервью, немного откровеннее со мной, чем стоило бы) – это понять, можно мне или нет использовать пикантный, возможно, обличающий комментарий или откровение. Я словно прохожу через мужскую менопаузу со всеми пятью стадиями принятия и еще с циклом полоскания мозгов в довесок, больше напоминающим эпицентр урагана. Я спрашиваю себя: сказали бы они это, если бы знали, что я пишу о них историю? Стоит ли их спрашивать, можно ли мне это использовать, зная, что они, вполне возможно, скажут «нет»? Легко ли опознать говорящего или кого-либо из участников моей истории? Я, по сути своей, довольно вежливый, не желающий причинять излишние неприятности, жизнерадостный, почти скучный, белый американский протестант, а эта ориентация редко делает из тебя «отличного репортера».
В качестве журналиста вы входите в другие миры и пишете о них: неважно, это сообщество хипстеров в Уильямсберге в Бруклине, или а капелла группа в Йельском университете, или круиз, спонсированный либеральным журналом