В нескольких важных аспектах мировоззрение Андрея и интеллектуальный труд, который он считал своим призванием, по-видимому, находятся в согласии с проектом славянофилов (в трактовке Рабов-Эдлинг). Однако в других отношениях его взгляды ближе к консервативным помещичьим представлениям о национальной идентичности, формировавшим основу «здорового» национализма Западной и Центральной Европы. В России деревенская жизнь под властью помещика, бывшая ядром представлений Андрея о национальной идентичности, была разрушена в 1861 году в момент освобождения крепостных, приведя к обеднению помещиков и отчуждению крестьянства. Способом выживания товарищей Андрея по несчастью и сохранения их представлений о национальной идентичности можно, вероятно, счесть труды земских деятелей конца XIX века (Земства – органы местного самоуправления, введенные в 1864 году, из‐за наличия имущественного ценза возглавляемые достаточно обеспеченными землевладельцами. Их сотрудники – учителя, врачи, агрономы и др. – были в основном молодыми людьми, имевшими профессиональное образование и происходившими из обедневших дворянских или разночинных семейств). Ущерб, который отмена крепостного права нанесла хрупким экономическим и социальным отношениям в сельской России, замедлил рост и уменьшил влияние земцев по сравнению с подобными им группами в Западной Европе[914].

В этой атмосфере культурных противоречий многие интеллектуалы, как западники, так и славянофилы, писали о том, что представлялось им главной бедой России: культурная пропасть между элитами и «народом» возникла из‐за того, что правящие классы с начала XVIII века подверглись сильному влиянию западной культуры, тогда как большинство населения продолжало вести по большей части традиционный сельский образ жизни[915]. Эти интеллектуалы необоснованно переносили свою собственную социальную и культурную изоляцию на все образованные слои общества, и такая ошибочная экстраполяция до недавнего времени оставалась общим местом большинства исторических сочинений о России. Как народный, так и государственный взгляды на национальную идентичность обычно тесно связаны с отрицанием каких-либо внешних влияний[916]. К тому же доктрина официальной народности Николая I и его министра народного просвещения Сергея Уварова была проникнута глубоким эсхатологическим пессимизмом относительно способности в конечном счете противостоять модерности и политическим переменам[917].

Андрей, однако же, неколебимо считал себя главой сплоченного сообщества зависящих друг от друга подданных и совершенно четко определял свою роль дворянина. Отрицание западнической идеи идентичности было у него основано не на враждебном ресентименте, а на сентиментальном/романтическом (или, может быть, просто здравом) убеждении, что самовосприятие человека должно быть укоренено в его непосредственном окружении. Обстоятельства, повлиявшие на формирование мнения Андрея по этому предмету (обстоятельства, общие для большинства представителей российского дворянства), то, как другие читатели принимали его статьи, и то, как популярен он был среди своих соседей, позволяют предположить, что его мировоззрение больше соответствовало тому, что думали равные ему по положению сверстники, чем представлениям знаменитых московских и петербургских интеллектуалов.