Возможно, правильнее было бы говорить о «пропасти» не между образованной, западно-ориентированной и «лишней» элитой и «народом», но, скорее, между городом и деревней (хотя это тоже является упрощением). Андрей был не единственным, кто замечал эти разногласия. Сергей Аксаков, писатель XIX века, провел сходное различие между городской и деревенской жизнью, «заметн[ое], даже если город был безвестным провинциальным местечком»[918]. Еще раньше, в XVIII столетии, поэт Гавриил Романович Державин писал об уездном дворянине: «Блажен, кто менее зависит от людей, / Свободен от долгов и от хлопот приказных, / Не ищет при дворе ни злата, ни честей / И чужд сует разнообразных!»[919] Разумеется, сам Державин жил в Петербурге и мечтал о сельской жизни издалека. Андрей, без сомнения, парировал бы, что, несмотря на независимость, деревенская жизнь полна «сует разнообразных», но они скорее питают душу, чем иссушают ее. Со временем образ деревни в творчестве Державина, начавшего воспринимать жизнь сельского помещика не как бегство от государственной службы, а как иного рода служение, изменился. Представления Андрея были близки этим воззрениям[920].

Недавние исследования признали существование общей тенденции, отражающей характерную для Державина «все более благожелательную оценку роли джентльмена-земледельца, подражающего идеализированному английскому образцу»[921]. Но то была благожелательность, основанная на сформированном городской элитой образе деревни, по степени обобщенности и неточности сопоставимом с демонизацией столиц, к которой подталкивал Андрея страх перед секуляризацией. Не случайно отношение к сельской жизни переменилось в десятилетия, последовавшие сразу за освобождением дворян от обязательной службы в 1762 году[922]. Дворяне все чаще уходили в отставку сразу же после короткого срока службы и уезжали жить в деревню. Как деревенским, так и городским жителям приходилось решать для себя, что означает (или не означает) отказ от службы ради занятий земледелием. В скором времени городские интеллектуалы, чиновники и сама Екатерина Великая начали переосмыслять сельскую жизнь как особый род служения Отечеству, основанный на поддержании производительности земельных владений и труда крестьян.

В рамках нового мировоззрения, выработанного в Санкт-Петербурге и Москве в первых десятилетиях XIX века, существовало по меньшей мере две точки зрения на будущее деревни. Согласно одной из них деревенская жизнь была связана с «патриотизмом, корни которого питали идеализированные, пасторальные представления о „Святой Руси“ давних лет»[923]. С этим Андрей полностью бы согласился. Этой позиции противопоставлялась инновационная английская модель, к которой Андрей отнесся бы более сдержанно. Хотя достижение прогресса и производительности труда были целями, к которым он стремился, он осознавал, что, обратившись к секуляризированной, коммерческой и обезличенной английской модели, можно приобрести немного, но много потерять.