Однако, как было показано, далеко не все мировоззренческие векторы нонконформистской еврейской литературы указывают в одном направлении, как неоднороден и ее стилистический ландшафт, включающий публицистику, фактографию, мистическую фантастику и лирическую эссеистику (Вольдман, Кандель, Алешковский). Более того, тексты еврейского нонконформизма вливаются в поток реформирующих и расшатывающих соцреалистический канон позднесоветских культурных субжанров, таких как деревенская и молодежная проза, новая этнодокументальная литература, труды по эзотерике и буддизму, научная фантастика и новые путевые нарративы – литературные и кинематографические – словом, всех тех движений, которые развивались на пересечении официальной, полуофициальной и неофициальной сфер позднего коммунизма (см.: [Yurchak 2006; Юрчак 2014]).

Постисторическая, ателеологичная, дискурсивная связь с еврейской традицией стала контекстом для целого ряда поэтик и приемов: это нарративный «маскарад» под знаком идишского устного рассказа (Севела, Берман, Цигельман); (пост)мемориальное метаповествование (Меттер, Канович); нарративные эксцессы еврейских реалий, означающих и топосов, конструирующие «паноптикум» еврейского мира – вид автоэтнографии (Канович, Меттер, Цигельман); стратегии символического перевода (почти у всех авторов); литературная мимикрия и пародия (Севела, Мелихов); наконец, гибридизация и пастиш (Юдсон, Юрьев, Цигельман). В прозе такого рода часто возникает продуктивная диалектика иронии и ностальгии, отвергающая законченные модели идентичности и текста, как ретроспективные, так и обращенные в будущее (особенно у Юрьева и Цигельмана).

С опорой на работы Дэвида Роскиса, Рут Э. Грубер и Марианны Хирш я попыталась проанализировать в этой книге перформативную роль культурной памяти для литературы: меморативные стратегии явлены в ней не только в темах или структуре мотивов, но прежде всего в поэтике: распадающихся сюжетах, метатекстуальности повествования, тотальности интертекста или непоследовательности многоязычия.

Развернутые порой до размера текста мемориальные тропы составляют во многих случаях смысловую доминанту еврейской литературы: метафоры палимпсеста, сожжения, стирания и переписывания; фигуры остатков, мусора и осколков, заранее невозможного или неудавшегося (про)чтения, а также заброшенных, потаенных или погребенных под руинами пространств. Если в литературе еврейского сопротивления с ее установкой на воплощение мифа в жизнь мемориальные тропы еще сулили успех культурной археологии, то постисторические концепции говорят скорее о крахе символического возвращения, превращая воспоминание в затрудненную, в высшей степени авторефлексивную литературную форму, в которой движение в прошлое «запутывается» в сфере означающих. Фрагментарность становится фактурой, эйконом литературного дискурса.