Джуреску ей радуются все румынские патриоты, гордые тем, что принадлежат к латинскому миру и что остаются клином, врезающимся в славянское море, — этот факт с досадой подчеркивал царский министр Горчаков и с удовлетворением отмечал Кавур.
10. Черное море
10. Черное море
Если верить Нестору, греки поначалу восприняли как знак негостеприимства, axeinos, название «черное», которое коренное население дало внутреннему морю, но после все же переименовали его в гостеприимное, euxeinos, Понт Эвксинский — когда основали на его берегах свои города и превратили это море в эллинское. Впрочем, сила слова такова, что и сегодня Черное море видится водной пустыней, бескрайним мрачным болотом, местом изгнания, зимы и одиночества. У Вейнингера Черное море ассоциировалось с Ницше, с лицом, на котором никогда не бывает спокойного выражения, на которое постоянно набегает тень темных облаков. Купальный сезон на знаменитых пляжах от Констанцы до Мамайи, вкупе со многочисленными отелями и туристами, не в силах одолеть власть названия: «Порой эти воды кажутся черными, словно в них спит в колыбели сама ночь», — пишет Винтила Хория. Жара, ленивое, маслянистое море, поддельная мертвая роскошь крупных гостиниц согласуются с мрачным, темным очарованием названия, со связанными с ним архаическими и варварскими мифами.
Сегодня Констанца (древняя Томис), место ссылки Овидия, — центр промышленности, торговли, крупный порт, здесь кипит жизнь. Эклектичная архитектура кажется тяжелой, давящей, модерн — мрачным и монументальным, море под дождевыми облаками и впрямь темное, свинцовое; над горизонтом возвышаются портовые краны — печальные, ржавые. Хория, сочиняя роман об Овидии, воображал себе, как поэт-изгнанник слушает резкие крики чаек и ему кажется, будто они зовут «Медея-я-я!» — пронзительно, душераздирающе, как могла кричать варварская волшебница. Даже если отвлечься от воспоминаний и фантазий, сердце ноет от сырого ветра, атмосферное давление влияет на кровяное не меньше, чем колдовские и ядовитые травы, в которых разбиралась Медея.
Неужели смеси повышенной влажности и литературных реминисценций под силу вывернуть жизнь наизнанку, обнажить ее блеклую незначительность, печальное одиночество — как поникает флаг, когда внезапно затихает ветер? Краны высятся, словно железные мачты огромного, пугающего корабля, ладьи Харона, которую спустили на воду в государственном порту, весь город похож на гигантское безымянное судно, отчалившее прежде, чем его успели проводить, и спокойно покачивающееся на волнах в штиль, — глядя на него, не испытываешь печали и тоски разлуки. Воды — языческий саван, последний переход, после которого уже ничего не узнать, не найти ответ на многие вопросы, дальше только блеклый лимб, все, что и прежде, такая же действительность — несовершенная, но отныне равнодушная и неброская, притупившиеся желания и чувства, словно тайна перехода в том, что все утрачивает остроту, а истина равнозначна потере интереса.