Словно предчувствовал его роман с Лизой. И Петины мучения и терзания, когда хотелось и «женской любви», и напряженных занятий, чтобы преуспеть в жизни. Но странно: история деда, которую Петя со всеми отцовскими оговорками пересказал Лизе, произвела на нее совершенно романтическое впечатление, вовсе не вызывая жажду учиться и трудиться, как она вызывала у Пети. Она восхищенно глядела на Петю, точно часть дедовых приключений по закону наследства приходилась и на его долю. Лиза никогда не была ни в каких странах, тем более экзотических, вроде Аргентины, все переезды ее родителей (отца ее, военного инженера, армейский долг бросал то туда, то сюда) были по Союзу, а Петя — через родственников — как бы принес в Россию всю эту экзотику. Поэтичную Лизу пленяло и сидение деда в крепости, и побег, смена паспортов, профессий, жен, то, наконец, что в Аргентине дед стал драматургом, по-испански пьесы писал. Она в Пете видела такого же героя. А Петя знал, что он не такой.

Этой весной, после уроков, иногда — но этих «иногда» становилось все больше — они вместе выходили из школы и через множество новостроек шли к Петиному дому через парк. Лизе непременно надо было зайти к своей однокласснице, жившей неподалеку от Пети. Как-то так получилось, что она очень сблизилась с этой своей одноклассницей, принявшейся сразу же твердить Пете, как бы в шутку, конечно, что он покорил Лизино сердце. Так, случайно, казалось Пете, начался их роман.

До парка — короткой дорогой — приходилось идти минут десять или двадцать: переходить по необтесанным доскам канавы с жидкой грязью, обходить или перелезать через наваленные грудами бетонные плиты. Урчал экскаватор, ездил по коротеньким рельсам подъемный кран, лежали груды кирпичей и свежие осколки оконных стекол. Еще было много куч мокрого песка, на нем отпечатки шин грузовиков, постоянно подъезжавших и отъезжавших. Стройки были окружены заборами, возводились блочные девятиэтажки, и, кроме рабочих, они там не встречали никого.

Петя глядел на работниц в грязных неуклюжих робах, пропахших сыростью, олифой, масляной краской, а то и машинным маслом, на их фигуры, даже у молоденьких выглядевшие неизящными, на их перепихивания с мужиками, откровенные, явно эротические (отсюда, небось, думал он, и хулиганский глагол «перепихнуться»), на то, как они обедают — на штабелях досок или на бетонных плитах, на их обед: булки, колбасу, сваренные вкрутую яйца, соль в спичечной коробке, иногда пачки печенья и пакеты с молоком, — глядел и на душе у него делалось томительно и жутко. Слушая вслед себе цинические вопросы и пожелания, Лиза странными глазами поглядывала на Петю.