Илья стоял растерянно, а Паладин сказал:
— Между тем это именно насилие, а отнюдь не гуманизм.
Быть может, наш друг еще не хочет уходить?..
— Именно! — заорал молчаливый и, казалось, спавший Гомогрей. — Именно! Мы никого не боимся! Это к нам даже милиция боится подходить. Меня на прошлой неделе задержали. Не помню, что я им буровил, как мент вдруг: «Да вы пьяны». А я ему: «Кто пьян? Я? Да это вы пьяны!» Тимашов у нас историк! пусть запишет в свою историю, что милиция боится хватать Гомогрея! Эй. Шукуров! Ты что принес? Я
— Да брось. Потом вместе пойдем. Нам все равно по пути, — прижал его к стулу Шукуров.
А Тимашев тем временем был влеком Каюрским к выходу. Наконец, растерянность его прошла, и перед дверью он уперся:
— Однако, довольно странно вы себя ведете.
Каюрский загудел, нависнув над ним, прямо в ухо:
— Илья Васильевич, сообщение мое конфиденциальное, при всех я не мог. Вы все же должны туда явиться. Я за Петей еду в школу, снять его
— Я думаю, не сегодня, так завтра Владлен прилетит.
Завтра и я приду, чтоб его поддержать.
— Нет, вы сегодня должны. Хотя бы потому, что Владлен Исаакович не прилетит. Я сразу, на публике, не сказал, мало ли кто как к нему относится, но сегодня, утром еще пришла от него телеграмма. Может, вы слышали, что у него были неприятности, выговор
— Нет уж. Пускай Лина сама колотится. А на похороны я, разумеется, приду и деньгами помогу. У меня сегодня другие дела, — упрямо и тупо говорил Илья. — Не знаю, что рассказала вам Лина о наших отношениях…
— Я не знаю ваших отношений. Но вы должны там быть! Дело в том, что Ленина Карловна повесилась.
Илья никогда не думал, что ему может быть так плохо. Словно жизнь вся, разом, вышла из него. «Вот она, расплата.»
— Эй, сибиряк, ты что там с нашим другом делаешь?! Он весь посерел, — крикнул наблюдавший за ними Саша.
Илья испугался ненужного и страшного вмешательства и слабо махнул рукой, что все в порядке, а Каюрскому сказал: