Она пошла на кухню, а он зашагал по комнате и каким-то образом оказался на балконе. Сказав ей успокоиться, сам он успокоиться не мог. Втянув в себя свежий, чистый воздух, затем выдохнув, Илья задышал ровнее, оперся руками и грудью о перила. Но мысли текли неровные, злые, беспокойные. «Боже, почему я не могу быть сам по себе! Быть независимым от всех… Почему я все время ищу крепостной зависимости? В семье, в любви, в детях… Чем-то все время кому-то обязан. Хорошо себя чувствую, уверенно, только когда к чему-то прикреплен — как другие к кольцу в стене или к кремлевской башне. Тогда я на месте и прочно стою на ногах. Прочно. Не взлететь. Хочу не выбирать тот или иной хомут, хочу быть один. Ты царь, живи один, дорогою свободной иди, куда влечет свободный ум. Да, так. Пушкин прав. Но для такой жизни нужно мужество. А я ведь ни разу даже жизнью не рисковал. Разве что, когда с Элкой по церквям реставрируемым ездил, то под самый купол залезал, по прогибающейся, шаткой досочке с одних стропил на другие переходил. И не для дела, просто так. Но тогда на ее дух опирался. А сам по себе?»

Илья вдруг отжался на руках и с неожиданной для себя легкостью перешагнул перила балкона. Перила были ветхие, проржавевшие. Стоя над асфальтом, лицом к комнате, спиной в пространство, Илья почему-то не испытывал страха, хотя понимал, что перила, за которые он держался, настолько ветхие, что при повторном усилии обратного перелаза могут рухнуть. «Упаду — так упаду, — отрешенно подумал он. — Упаду, если перила надломятся. Значит, за грехи наказание. Значит, я на этом свете не нужен. Если нужен, то вернусь». В голове был туман. Илья отпустил руки и тут же снова схватился за перила. И еще раз, и еще раз. Это была странная, но увлекательная игра. Перила скрипели. Он позволял себе уже не сразу за них хвататься, а медлить, удерживаясь и сопротивляясь ветру ловкостью тела.

Вошедшая и комнату Лина увидела его в тот момент, когда он в очередной раз разжал руки, — и вскрикнула. Илья вскинул голову, заметил Лину, улыбнулся ей, но, потеряв равновесие, схватил пальцами воздух и рухнул вниз. Ломая ветки, его тело тяжело шмякнулось головой и плечами в кусты, ногами и копчиком на асфальт.

* * *

Душа его словно застыла. Петя чувствовал, что страх, который временами посещал его, теперь навсегда угнездился в нем. И Каюрский не успокоил, а только усилил это настроение.

Сразу же, после слов:

— Крепись, Петька! — он сжал его плечо и, не отойдя еще от дверей класса, на весь коридор, так что везде было слышно, пробасил: