Илья исподлобья смотрел на говорившую Лину, прижавшую руки к груди, и все больше мрачнел. Лине показалось, что он в этот момент ненавидит ее. Что-то опять неправильное сказала. Но если б она сумела проникнуть в его мысли, то удивилась бы, насколько они были плоские и никакие. «Роза Моисеевна хоть с книжным идеалом в душе жила, — думал он. — Ты ее осуждаешь, а сама?.. Да и я — безвольный, слабодушный сластолюбец. Заманила в западню!..» — захотелось вдруг завыть ему. Лина опередила его, угадывая реплику. Она стояла около мертвого тела, то прижимая руки к груди, то опуская их, будто не в силах держать тяжесть разговора. Эта тяжесть даже в ее плечах чувствовалась, сутулила их.

— Я плоха…, я скверна-а, — быстро забормотала она, теряя окончания слов. — Но я не могла каждый день переживать, что ты не со мной, что душой ты все равно там. С женой и сыном. Не со мной. Я ведь тебе вчера сказала, что тоже могла бы иметь от тебя ребенка, а ты как испугался!.. Как мне быть? как понять — любишь ты меня или я для тебя всего лишь подстилка? Боже, как я тебя вчера проклинала, когда ты ушел! И тебя, и себя. Решила забыться, решила, что найду тебе замену, раз ты ведешь себя подло, то и мне можно. Прости! сорвалось, — она прижала руку ко рту. — Это я подлая, а не ты! я!.. А как Роза Моисеевна умерла, со мной вообще что-то случилось. Мне вдруг показалось, что либо ты будешь со мной, любой ценой, но будешь, либо я умру.

— Скорее я умру, — не отдавая отчет в своих словах, сказал Илья.

— Не говори так, — испугалась Лина, — Тебя все любят, тебе есть для кого и для чего жить. Ради твоей семьи, ради науки…

— Зачем ты позвонила Элке? — прервал он ее.

Она замерла на мгновенье, потом забормотала:

— Я вначале хотела покончить с собой — я ведь такая грешница, ты даже не представляешь. Меня этот ужасный Каюрский спас. Он ушел, а я, сама не знаю как смелости набралась, и позвонила. Прости, я виновата, надо не о смелости говорить, а о чем-то плохом, но так получилось. Если все расписывать, как было, ты все равно не поверишь, скажешь, что меня в психушку, в дурдом отправить надо, чтоб лечить. А так все и было, как я расскажу. Каюрский, как из петли вытащил, все мне нотации читал — о светлом будущем, о марксизме, о космических пришельцах, а затем и вовсе какую-то чушь о мертвецах понес, миску семечек насыпал. И ушел дела похоронные оформлять. Обещал к тебе на работу заехать, мы по телефону дозвониться не смогли. И только он ушел, как я словно голос Розы Моисеевны услышала, да такой ласковый и убедительный: «Тебе замуж надо. А он тебя любит, но решиться не может. Совсем как Исаак. Мужчины боятся брака, тем более нового. Его нужно подтолкнуть. Будь настойчивее, пока он тебя любит. Мужчины имеют обыкновение остывать. Если сейчас его возьмешь, он тебя потом всю жизнь не оставит. Возраст такой. Исааку тоже было сорок три года, когда родился Владлен, сын великой любви. Создай ситуацию выбора. Скажи, что ты ждешь ребенка». Так она вроде мне сказала, и я как сомнамбула пошла к телефону. Но потом остановилась, решив, что так будет нечестно, что надо быть честной и все рассказать твоей жене, как есть. А пока я набирала номер, я поняла, что должна сказать, что я тебя оставлю, что ты не мой, а ее. Так и сказала. Я правды хотела, я не могла больше врать!