— А я боюсь мучений и бессмысленной смерти, боюсь умереть, ничего не совершив, — раскрывался перед возлюбленной ее внук. — И пока существуют такие, как Желватов, этот страх у меня непреодолим. Откуда только такие берутся?! Словно часть гуманоидов через неандертальцев и кроманьонцев доэволюционировала до людей, а часть осталась дикими зверями, хоть и в человеческом обличье.

— Откуда? — переспросила Лиза, вскинув на него голову. — Да оттуда. Из нашей жизни. Гуманоиды тут не причем. У нас на Буграх в соседнем доме мать-алкоголичка за бутылку свою дочь почти каждый вечер предлагает. С тех пор, как девочке десять лет исполнилось. Сейчас ей тринадцать, но она уже привыкла. Мы ее хотели спасти, а она все отрицает, хочет с матерью остаться. А Зойка Туманова? Ей четырнадцать было, когда ее пьяный родной дядя изнасиловал. А потом тоже привыкла и год с ним жила, пока он по пьяному делу под машину не попал. А мать молчала, потому что этот дядя, родной брат ее умершего мужа, и с ней спал. А потом уж за Зойку Серега Длинный с Бугров взялся, а теперь — Желватов. Я знаю, знаю, она в тебя влюблена. Но неужели тебя может привлекать такая грязь! Еще и после Желватова!..

— Ты что — с ума сошла? — искренне удивился Петя, который и помыслить не мог о таком.

— Забудь Зойку. Нельзя брать женщину из-под Желватова, — ревниво и с детской ригористично-очаровательной серьезностью сказала Лиза.

— Ты сама с ним в кино ходила, — поддел он ее.

— Знаешь — все-таки разница! И что же, что ходила! Мне любопытно было. Ревнуешь ты напрасно. Он полез ко мне, но получил по морде и убрался. Так что не ревнуй, глупенький мой.

Она видела (хотя слово «видеть» включало теперь для нее и много других смыслов, не только способность видеть, но и чувствовать, постигать как бы изнутри, что переживает тот, кого она видела), что Петя возбужден, ничего и никого, кроме Лизы, не замечает. Она понимала, зная эту породу, этих Рабиных, что, переспав с женщиной, они принимали на себя ответственность за ее судьбу, вступали в брак. А похоже было, что Петя сегодня не устоит. Ночь смерти всегда чревата соитием и зачатием.

— А если я тебя разлюблю, и мы разведемся?.. — беспокоился Петя.

Они уже полулежали, и он гладил ей колено.

— Ну и что? Вон Гиппо, когда я к Таньке заходила, в ногах у меня валялся, говорит, что не любит больше Таньку, что уйдет от нее. Ну и пусть, зато у Таньки маленький есть. И у меня будет. Но мы с тобой хорошо будем жить, я тебе обещаю. Ты сделаешь великие открытия. И прославишься. А я не допущу до тебя никаких Желватовых. Я тебе всегда буду нужна.