— Да вы полежите, постарайтесь уснуть, — сказала Лиза. — И завтра на похороны вам ехать не надо. Мы с Петей справимся.

— Нет-нет, я поеду. Одна я совсем с ума сойду. Надо что-то делать. Мне еще до похорон Ильи надо продержаться. Проститься мне с ним, конечно, не дадут. Так хоть в стороне постоять, из-за угла на него последний раз глянуть…

Чтоб снова не зарыдать, она вцепилась зубами в сгиб большого пальца на правой руке. Стискивая зубы, хлюпая носом, она раскачивалась, словно молилась. Так продолжалось минуту или две. Глаза опять стали набухать слезами. Но вдруг она решительно, выдернула руку изо рта, вытерла лицо от слез и, собравшись с силами, произнесла, выговаривая слова так, будто с трудом проталкивая их через гортань:

— Похоронная машина придет в девять утра. Они перенесли время. На ней поедем в крематорий. Кремация в одиннадцать тридцать. Из Института будут представители от кафедры и от парторганизации. Каюрский все устроил. Он и венок заказал. В восемь утра домой принесут. Так что идите спать. Завтра рано вставать, надо успеть одеться и подготовиться. А я пойду попрощаюсь с бабушкой. Мне с ней надо как следует проститься.

Лиза встала, взяла Петю за руку, и дети безропотно удалились в свою комнату. Лина слезла с тахты, подошла к зеркалу, посмотрела на свое почерневшее, опухшее лицо, потом тяжелыми, старческими шагами двинулась к ее мертвому телу. Она тоже вернулась к себе. Тело продолжало лежать недвижно, восковое, отдающее в желтизну. Лина села рядом, застыла. Долго так сидела, более неподвижная, чем мертвое тело. Начала бормотать неразборчиво, причем неразборчивость, неясность была не в словах, а в мыслях. Замахнулась на тело рукой, но ударила в грудь себя, бросилась перед телом на колени, прижалась к нему лбом, отшатнулась, снова склонилась, принялась целовать мертвые руки, приподнялась, поцеловала застылые ледяные губы. Снова замахнулась. И снова упала на колени. Эта безумная пантомима продолжалась до утра.

* * *

Синий автобус, на котором привезли гроб, стоял во дворе перед подъездом. Около него толклись люди: криворотый и кривобокий Саласа вместе с широкоплечей девицей в пиджаке, приходившей брать интервью, стояли у задней стенки автобуса; мамаши с детьми, придерживая их, все же не уходили далеко, живо интересуясь происходившим; старухи, снявшиеся с привычного места, сгрудились на пространстве между капотом автобуса и подъездом; пузатый шофер сидел на лавочке и курил «Дымок». Стояла прислоненная к стене дома крышка гроба. Рядом с ней средних размеров венок на проволоке, повитой искусственными цветами, среди цветов была пущена красная лента: «Память о верном коммунисте-ленинце навсегда останется в наших сердцах. От парткома, ректората и товарищей по работе». Старухи тихо, но с видимым возбуждением перебрасывались репликами: