— … А то русскому человеку и в Москве, своей столице, остаться нельзя. Если и оставят, придется по общежитиям мыкаться. Все жилье евреями занято. Знают, где селиться. Небось, к нам на Вологодчину не едут. Считают себя умнее других, а на самом деле обворовывают всех. Например, ихний Эйнштейн — просто вор. Он работал в патентном бюро и все свои изобретения воровал. Это доподлинный факт. Мне один человек документы показывал…

Петя непроизвольно зажал уши ладонями, чтобы не слушать. Девочка Лиза, не слышавшая их слов, но увидевшая Петин жест, бросила вызывающий взгляд в разные стороны и прижалась к Пете, утешая собой, обещая поддержку.

Между тем автобус подъехал к воротам крематория, где стояло еще несколько таких же автобусов. Все сошли на землю. Саласа и широкоплечая женщина отправились в контору при воротах, мужчины из Института закурили, а Лина, Лиза и Петя стояли, понурив головы и взявшись за руки. Бедные, взявшиеся за руки дети, они походили на обреченных на заклание!.. Жестокая жизнь!

Саласа и женщина в пцджаке вытащили из подсобки возле конторы нечто на колесиках, на что надо было поставить гроб с ее телом. Мужчины вынули гроб и поставили на тележку, тележку покатили сквозь ворота по асфальтированной дорожке по направлению к зданию крематория. Катили Саласа и человек из парткома. Петя и угреватый парень шли впереди и несли венки: второй венок был заказан Каюрским и доставлен под утро — «От родных и близких». Остальные тянулись сзади. Лина плакала. Лиза обнимала ее за плечи. Небо было пасмурное, тяжелое. Но ветра не было. У входа в крематорий — кучки людей, ждавших своей очереди сжечь тело близкого человека. Венки грудились вдоль стены здания. Однако каталки с телами — в прохладном вестибюле крематория. Тележку с ее телом тоже втолкнули в кафельно-мраморное помещение. Преддверие. Прохлада как предварение всесжигающего пламени.

— Кто последний? — вопросил присутствующих, норовя при этом без очереди, криворотый Саласа.

Оказалось, однако, что перед ними должно было пройти еще три кремации. Мужчины вышли курить. Остались женщины. Остался и Петя, который, она видела это, испугался людей из Института. Как же ему дальше жить?! Он прислонился к стене, и холод мрамора студил его тело, а ему хотелось застыть, самому стать мрамором, — только бы стать недоступным для тех, кто может учинить над ним злодейство, спрятаться от этого мира! Уж лучше камнем быть!.. И она ничем не могла помочь внуку.

Подошла их очередь. Каталку, на которой покоилось ее тело, ввезли в специальный зал. Поставили рядом с мраморным надгробием, в середине которого находилась железная плита. Гроб на руках перетащили с каталки на эту плиту. Руководила всеми этими действиями женщина в темно-сером костюме. На рукаве у нее была траурная повязка. Каталку увезли, а к мраморному надгробию прислонили два венка. Широкоплечая редакторша институтской многотиражки достала из портфеля помятый букет хризантем и положила в изножье гроба, выполнив тем самым до конца свое общественное поручение. Минуту звучал траурный марш Шопена. Смолкла музыка, и женщина в траурной повязке сказала: