Цепочка немецких солдат, охранявших броне-грузовик, передавала мешки с деньгами в банк. Самсон Бен-Горин швырнул в них ”кнейдлех”, он взорвался у переднего правого колеса грузовика. Вторая граната! Третья! Половина немцев лежала на земле, грузовик не смог тронуться с места, но охрана внутри него открыла ответный огонь. Тогда в грузовик полетели бутылки с зажигательной смесью; охваченные пламенем охранники выскочили на улицу.

Самсон Бен-Горин подал сигнал своим людям подтянуться к банку. Они бросились с обоих концов улицы и зажали немцев между стеной и горящим грузовиком. Кое-кто из немцев укрылся в банке. Часть бойцов похватала все мешки, попавшиеся на глаза, вторая часть ворвалась в банк и взломала сейфы. Через восемь минут после выхода наверх они тем же путем вернулись обратно в канализационную систему с миллионом злотых.

* * *

Шимон Эден относился к этим акциям еще и как к наглядным примерам, доказывающим, что непобедимого врага на самом деле можно победить.

За неделю, прошедшую после засады, которую Андрей устроил на углу Низкой и Заменгоф, ставшей сигналом к восстанию, Еврейская боевая организация очистила гетто от немецких коллаборантов, увеличила свои денежные фонды более чем на миллион, установила контроль над улицами, конфисковала тонны продовольствия, разрушила два главных предприятия и освободила трудившихся там рабочих.

Оставалось еще два трудных дела: еврейская полиция, которая боялась высунуть нос из своих бараков, и Еврейский Совет. Так как разгром еврейской полиции диктовался местью, а акция против Еврейского Совета — практическими соображениями, вторую решили провести немедленно.

Ранним утром 1-го февраля 1943 года сто пятьдесят мужчин и женщин из Еврейской боевой организации окружили здание Еврейского Совета. Шимон Эден вышиб двери и вошел внутрь в сопровождении пятидесяти бойцов.

Из окна кабинета на третьем этаже Борис Прессер и его помощник Маринский наблюдали эту сцену.

— Быстро в приемную! — закричал Прессер. — Задержи их! Не пускай сюда!

Прессер сел за стол, пытаясь собраться с мыслями. Каждый день он звонил Рудольфу Шрекеру и докладывал о беспорядках, чинимых Еврейской боевой организацией. Борис не сомневался, что ”Рейнхардский корпус” немедленно начнет кровавые репрессии. Но проходили дни, а немцы не реагировали.

Каждый день сотрудники Прессера, укрывавшиеся с семьями в здании Еврейского Совета, умирая от страха, ждали, что он примет хоть какое-то решение. Но Борис не любил принимать решения, не любил вмешиваться во что бы то ни было. На этом он и сделал карьеру. Немцы всегда говорили ему, что он должен делать, и он это делал. Оправдание у него было одно: ”А что я мог?”