После обычной судебной процедуры, Сандро ждет, пока пристав получит обещанную взятку, а затем предъявляет расписку, стыдит молодого человека за несправедливое требование и добивается от него получения еще дополнительных денег, зарабатывая на этом деле изрядную сумму.

"Это была тонкая и дурная проделка, — заключает свою новеллу морализирующий Сакетти, — что Сандро прибег к подобной хитрости и подвергся такому позору ради небольшой суммы денег… А по сему следует оставлять на все письменные документы. Отец оставил молодому сыну не погашенное обязательство без всякого упоминания о том, что выдал расписку в получении денег или о том, что они уплачены, а посему это и случилось с ним. Точно так же, если бы у Сандро был сын или сумасшедший родственник, с ним могло бы получиться еще хуже"[191]. В этом простом, литературно незамысловатом рассказе звучит целая симфония корысти. Богатый, влиятельный Сандро, идущий на позор тюремного заключения, чтобы заработать несколько флоринов, пристав, отдающий руку за еще меньшую сумму, молодой человек, не колеблясь дающий крупную взятку для получения долга, в котором он не уверен, и, наконец, сам автор, выводящий из всех происшествий странную мораль, что для того, чтобы не попадаться в просак и не терять зря денег, надо все сделки оформлять надлежащим образом.

При этом данный рассказ отнюдь не единичен в сборнике Сакетти, рядом с ним можно поставить ряд аналогичных по содержанию и настроениям — хотя бы новеллу 148-ю о "проницательном торговце" и богаче Бартоло Сональини, который, прослышав о том, что флорентийская сеньерия собирается ввести новый значительный налог на прибыль, в течение длительного времени, не боясь позора, разыгрывает разоренного, нищего дельца и добивается того, что его облагают как неимущего;[192] или новеллу 147-ю "про одного богатого флорентийца, более скупого, чем сам царь Мидас", который, перевозя из своего поместья в город двадцать четыре яйца, чтобы не платить грошевой пошлины, прячет их в свои широкие штаны, но на заставе с позором разбивает их, становясь общим посмешищем[193].

Настоящий культ наживы, экономии, подсчета, делается господствующим в Италии. Недаром даже про одного из крупнейших ее дельцов и богатейших людей, Франческо Датини, его друг пишет: "Он был жаден и стремился к тому, чтобы ни один динарий не пропал у него без пользы и чтобы ни один кирпич не был положен поперек, если лучше ему лежать вдоль, и стремился к этому так, как будто к вечному спасению своей души"[194].

Заработать, разбогатеть любой ценой, честными ли коммерческими операциями или обманом, жертвой собственной руки, или собственной чести, но только заработать, — вот что становится лозунгом дня, вытесняющим все другие, включая и старые, еще не потерявшие действенной силы, но уже изрядно потускневшие принципы религии и морали.